Апрель, Варшава

Гаривас через отца Галки Пасечниковой отыскал в Удельной некоего Петра Григорьевича. Гаривас с Владиком ехали в Удельную, аж почесываясь от нетерпения. Человек в начале войны закончил школу НКВД, человек всю войну прослужил в СМЕРШе. Не человек — клад. Они долго петляли по узким дачным улочкам. Из-за заборов визгливо брехали собаки, нумерация строений была запутанной, дачные проулки в высокой траве выводили то к дороге на Быково, то к Малаховскому озеру. Через полчаса нашли дом, Гаривас давил пальцем кнопку звонка, Владик стоял у машины. «Иду, уже иду…» — донеслось с участка. Калитку открыл старичок в болоньевой куртке. Он приволакивал ногу, часто поправлял очки в массивной пластмассовой оправе. Поздоровались, представились, передали привет от Бориса Борисовича, показали редакционные удостоверения. Петр Григорьевич проводил их в дом, там пахло кошками и подгоревшим маргарином. В кухне, на стене, висел отрывной календарь за восемьдесят девятый год, на подоконнике пылились трехлитровые банки с мутными соленьями. Гаривас поставил на истертую клеенку в розочках бутылку «Старки» (Пасечников накануне сказал по телефону, чтобы со скотчем не ехали. «Человек обычных привычек, старого воспитания, не надо ничего западного…») «Бориса я помню. — Петр Григорьевич добро улыбнулся, его острое, морщинистое личико от этого сделалось вовсе кукольным. — Высоко в свое время взлетел, да… Он в Аргентине работал. С писателем Юлианом Семеновым дружил. Как он сейчас? Здоров? Да он уж на пенсии, верно…» Старик вынул из серванта блюдце с бисквитами. От «Старки» отказался: «Нельзя спиртного, вы извините. У меня же был инсульт прошлым летом». Гаривас сидел на скрипучем венском стуле, спросил про Абакумова: а что он из себя представлял как руководитель, как администратор? «Это был честнейший человек! Мужественный! — Петр Григорьевич потряс синюшным кулачком. — Уж как его ломали после ареста… И к сотрудникам такой внимательный! У супруги в сорок девятом был выкидыш — так Виктор Семенович сам звонил в ведомственную нашу медсанчасть, чтобы оказали все внимание». Владик вопросительно посмотрел на Гариваса, после разрешающего кивка сказал: «Петр Григорьевич, мы знаем, что вам приходилось подчищать, так сказать, тылы». Старик подобрался, стал деловит: «В сорок четвертом установили одного… Бургомистром был, потом ушел с немцами. Так что бы вы думали? Отыскался! В Вильнюсе. Такой обаятельный человек, пел необыкновенно, бас-баритон. Заведовал райпотребсоюзом. Жена, две дочки… Одевался хорошо — шевиотовый костюм, ботинки довоенной работы…». Гаривас вежливо останавливал старика, просил рассказать о ликвидации литовских «лесных братьев». Старик не помнил ни черта. Нес про пособников, про то, как с коллегами работали сутками на фильтрации, про капитана Шмулевича, замечательного человека из особого отдела дивизии. «Он рисовал изумительно, все наши товарищи просили его портрет сделать, он никогда не отказывал…». Гаривас спрашивал: «Петр Григорьевич, вы вот в сорок четвертом служили в штабе войск НКВД по охране тыла Третьего Белорусского фронта. Верно?». «Точно так. — Старик важно насупился. — А в сорок седьмом был направлен в центральный аппарат». «Скажите, известно вам что-нибудь о пленении бойцов Виленского и Новогрудского округов Армии Крайовой?» Старик жевал губами, потом опять заводил шарманку: «В сорок четвертом, осенью, дали нам ориентировку на одного. Вражина, белорус, ярый пособник…». И так далее. Возвращались в Москву злые, как сто чертей. Конечно, жалко смершевца, инсульт перенес человек, дом запущен… Но ни хрена же не помнит человек!

— Я и без Сотник хотел дать статью о восстании. Подумал об этом еще зимой, — сказал Гаривас. — А недавно я попросил Шимановского найти мне свидетеля. Понимаешь? Живого свидетеля, из «аковцев». И Шимановский, вроде бы, такого свидетеля нашел… Честь и слава Шимановскому, у него необыкновенно широкий круг знакомств.

Прозвучал бархатный гонг, объявили начало регистрации на рейс.

— Пойдем. — Гаривас встал. — Договорим в самолете.

Сразу после взлета Гаривас уснул. Он проснулся через час. Стюардессы разносили соки и минеральную, Владик читал Алданова.

— Это что? — Гаривас зевнул.

— «Повесть о смерти».

— Хорошая книга.

— У него, кажется, и нет плохих книг.

— Плохих книг у него нет, но есть малоубедительные.

— Например? — высокомерно спросил Владик.

Гаривас знал, что Владик любит историческую романистику, а Алданова ставит выше всех.

— Например, «Начало конца».

— Да, — неохотно согласился Владик. — Да, это фантазия на вольную тему. — Потом он сказал: — Владимир Петрович, так что там с Шимановским?

— Стась работает в «Часописма Варшавска», у него своя колонка. Написал прекрасную книгу о Бур-Комаровском.

— Нет, я про свидетеля и про статью.

— Про статью вот какая история… Я хочу дать такой материал, чтобы там были воспоминания поляка, «аковца».

— Но мы, вроде, готовим материал о восстании в гетто?

— Это гетто находилось в польской столице, — напомнил Гаривас.

— А о польском Сопротивлении мы станем писать?