Аппендикс

Я взяла белый эмалированный тазик. Горячую воду из только что вскипевшего чайника мне разбавили холодной, и я подошла к высокой фигуре. Осторожно поставила тазик у его ног. Сняла с него ботинки и попробовала стянуть черные носки. Они омерзительно пахли, но все равно я упрямо стаскивала их, в то время как он, оторвавшись, наконец, от созерцания окна, рассказывал что-то и то и дело поправлял падающую на лоб длинную прямую челку светло-каштановых волос. Сидя перед ним на корточках, я поставила его босые ноги в тазик и терла их, погружая ладони в быстро мутневшую жидкость. Сквозь зазор между покрашенными зеленкой и марганцовкой коленками я смотрела на узкие и длинные ноги в тазу, которые напоминали ступни великана, семимильно шагавшего по земле.

Человек курил и односложно обменивался репликами с матерью. С огнем в зубастых ртах они казались двумя готовыми к бою чудовищами.

– Теперь мои руки воняют, – неожиданно громко сказала я в напряженный и дымный воздух. – Мне нужно срочно помыть вот эти руки!

– Что это с ней? Она никогда себя так не вела, – говорили обо мне женщины, как будто бы меня не было рядом.

– Руки воняют, все воняет! – орала я в ужасе от самой себя.

Потом мы шли по морю с высоким. Он шагал впереди и время от времени оглядывался на то, как я тороплюсь вслед. Под холодным солнцем блестела золотая пряжка на его брючном ремне. Черные ботинки оставляли в песке огромные следы.

Начинался шторм. Средь воды на песчаном островке камней одиноко чесалась клювом растрепанная, с всклокоченными перьями чайка. Все остальные уже улетели из начинающейся осени в другое лето, а она распухала от какой-то болезни. Ее одиночество было непереносимо. Мы сели на бревно. Волны буянили и выплескивались из границ, касаясь моих сандалий. Прохладный беловатый камень контрастировал с коричневой кожей моей руки.

– Смотри, какая чайка, – показал он мне на это растопыренное чучело, и через секунду я увидела, как птица всколыхнулась, подскочила и упала. Камень, вырвавшись из моей ладони, пролетел над морем и угодил ей прямо в отставленное крыло.

– Ты что?! Зачем ты?! – Он задохнулся вопросом и схватил меня за руку.

В рыданиях, вся красная, я брела домой вслед за высоким. Мне хотелось бежать вперед, вихляя раненым телом, упасть подстреленной на песок, глядя в лица остановившихся на минуту прохожих, а потом неподвижно уставиться в небо, словно герой одного еще не виденного мной фильма.

Все шло наперекосяк, солнце уже не так грело, деревья желтели и облетали, на горах лежал туман, и море больше не было ручным.

Андреа Поццо

Почему все блуждаю по разным землям и странам?
Звезды ли предрешили мне эти скитанья?

Буду ли вечно растрачивать силы души, гонясь
за надеждой,
что у границ между этой землей и другой, как туман,
исчезает?

Ибн Хамдис

Итак, умерев в глазах своего бывшего общества и не найдя подтверждения своего существования в новом, я все же уклонялась от смерти физической. Не покладая рук и ног, отлетая по первому посылу в совершенно новую область, однажды, задержавшись там ненадолго в виде продавщицы, я оказалась в двухэтажном магазе постеров и всякой китчевой мишуры. Рядом с ним, на перекрестке (который, по понятиям этой страны, считался площадью) возвышался на подиуме ступеней фасад первой церкви иезуитов. За маленькими деревянными дверями распахивалось пространство под стать бальному залу, заполненное мерами и подвижными формами, которые изо всех сил пытались высвободиться из многоцветного мрамора. Нередко я заходила туда, чтоб убедиться в архитектурном устройстве мира. Пройдя через отсеки капелл и ризницу, я упиралась в иллюзорный коридор, выдуманный монахом Андреа Поццо. Он казался намного длиннее, чем был на самом деле, и за последней из нарисованных колонн начинались вовсе не манящие бесконечные дали, а глухая стена. Наверное, это была метафора самой жизни.