Аппендикс

На обратном пути примагниченные ухом к трещащим транзисторам пассажиры то и дело выкрикивали вместе с обозревателем, перекрывая стук колес: «Бонифаци, Гио передает мяч Маццоле, Фортунато, Маццола, Кукки, гоооол!» Отец, чуть отстранившись и выпрямившись, напряженно вслушивался. Короткие комментарии перебивались музыкой. Слава богу, это не был Футбол минута за минутой, но, хоть и играла команда Лацио, передача тоже не обещала Марио ничего, кроме безликой тягомотины. В этой стране он был редким, если не единственным мальчиком, который был безразличен к фигуркам Панини. В свой альбом он наклеивал не обмененные или выигранные в поддувание (если картинка переворачивалась, она становилась твоей) фото игроков серии А Фьорентины, Вероны и Ромы, а великих людей или представителей истории цивилизации[57]. И запах клея Кокоина приводил в восторг и его.

Дорогой длинною

Ты рай для изгнанников, Италия!

Перси Биши Шелли

Чудо отыскания денег на квартиру случалось почти каждый месяц. В нужный момент они просто слетали вниз или оказывались под ногами, словно серпантин, который падал с крыльев веселых разноцветных ангелов, грохочущих на барабанах, стонущих волынками, заливающихся в пляске трубами, – целый военный оркестрик в капелле папского адмирала Карафы.

На могиле Блаженного брата Анжелико порой пестрели записочки с просьбами. У Анжелико, наверное, нужно было просить, чтоб он помог нарисовать, а не заработать, однако и без него покровителей, или патронов, в этом городе было предостаточно. На любую нужду здесь находился свой святой помощник. Один пособлял деньгами, другой облегчал зубную боль, третий помогал по хозяйству, четвертый – от облысения и от кашля. Говорили, что к святому Иосифу нужно было обращаться по поводу крыши над головой, а преставившийся в Риме в возрасте тридцати пяти лет святой бомж восемнадцатого века Бенедикт Иосиф Лабре, при жизни отпугивавший своим запахом и вшами даже самых смиренных, а после нее сотворивший множество чудес, мог помочь скитавшимся.

– Слушай, я боюсь, ты зря меня ждал, – пробубнила я, отыскав своего нового знакомого в книжном у латинских классиков. По расставании с излучающим доброту и благополучие Марио мое настроение скатилось в черствые сумерки. – Ну, пока, увидимся. Помчалась на Термини, – встала я в свою любимую позу бегуньи Дейнеки.

– Погоди, и мне туда же, – пристроился он рядом.

В ту же секунду скворцы дали старт своему каждодневному осеннему кружению над кронами привокзальных пиний, пульсируя то приближающимися, то удаляющимися черными гигантскими шарами собственной скученности. Вспыхивая мрачным салютом в багровых полосах неба, они ритмично распадались на тысячи отдельных особей, чтобы снова сцепиться в плотную черноту. Снижаясь, в попытке устроиться вздремнуть на ветках, от которых поступали специальные аудиосигналы пугающего их крика, они галдели, помечая пешеходов и машины болотисто-белыми бляшками фекалий. День очевидно скользил к концу.

На вокзале я должна была пересечься с Дарио, для которого у меня в кошельке лежали отложенные. В этот вечер он отправлялся на юг, на свою родину. Когда-то Дарио написал повесть, персонажем которой стал один известный литератор, и обрел славу друга великих. Теперь почти все они уже лежали на Верано. Кое-кому повезло даже с отдельным склепом. Чем больше среди его друзей оказывалось знаменитых покойников, тем ближе он сам придвигался к небожителям, кроя историю по собственному лекалу. Хотя все подзабыли об этой повести, Дарио продолжал жить своим минутным триумфом. Уже в первые десять минут нашего знакомства он с важностью упомянул об осаждающих его журналистах, а его приятель под сурдинку пробормотал, что действительно несколько раз к нему наведывались из малотиражек порасспросить про того или иного жмурика. Вот и мне сухонький, пропеченный солнцем Дарио наверняка собирался поведать о своих удивительных приключениях и, возможно, скрепя сердце даже ответить на два-три вопроса не о нем.