Аппендикс

Кстати, друзья теперь сторонились Рожейро. Жозе сделался важным челом, поставив контрабанду маконьи на широкую ногу. Он оказался ответственным: старался заботиться о жителях их официально не существующего городка, иногда устраивал бесплатные праздники, угощал мальков сластями, помогал семьям раздачей еды и денег. А Пауло хоронили на том же кладбище, что и Маньолию. Теперь его родителям незачем было возвращаться домой. Никто не стал их оповещать, что однажды его случайно застрелил полицейский, да, кажется, они и не оставили своего адреса. Рожейро с густо накрашенными ресницами, чтобы не плакать, стоял в стороне под пекущим солнцем, безучастный к любой боли.

Он уехал из дома в июле, когда Казуза выехал в мир иной. Из-за этой чертовой болезни его идол сошел на нет в тридцать восемь лет. Жизнь могла оказаться очень короткой, и, пожалуй, стоило прожить ее с разбега.

В Ресифе она подскакивала, словно столбик в градуснике у больного. Девочки обоих полов крутились вокруг баров на площади, туристы валили валом. Кока, кашаса, танцы, веселье, любовь. Поговорив с приятелем-сутенером, Карлуш обещал для начала неплохие бабки. Он был все еще прекрасен и, несмотря на конкуренцию, своей утонченностью и чудной надменностью накрепко примагничивал туристов. Они угощали его кашасой и горячим бульоном, кальдиньо, говорили с ним о бразильской музыке, даже о красоте церковных фасадов, а потом снимали. «Им просто нужна компания понимающего человека», – улыбался мечтательно Карлуш.

«Прежде всего, – посоветовал он, – тебе нужно попотеть ради больших сисек и, если не хочешь стать волосатой и мускулистой обезьяной, гормонов. С сарделькой и пышками, – постучал себя дядя по плоской груди, – можно жить припеваючи».

Первый клиент ему даже не заплатил, настучав сутенеру, что Рожейро толком не знает мастерства. «Пожалуй, так и есть, ну нет у меня к этому делу призвания», – признался Рожейро дяде. Уже не хотелось об этом вспоминать, но не так давно, когда он вдруг задумывался о своем будущем, он представлял себя детским врачом. Или судьей. Хотя это скорее потому, что он мечтал публично наказать всех мужиков, которые обижали женщин. Но чаще, как в детстве, он видел себя певицей или учительницей музыки среди множества милейших малявок. С ними у него всегда устанавливались добрые отношения равенства. «Эй, конфетка, даже если нет таланта, все равно жми вперед, и добьешься цели», – поддержал в нем упавший дух Карлуш. Что-то уж слишком часто дядя встречался с американцами, они явно проели ему мозг своим оптимизмом.

Вперед так вперед. Второй клиент интересовался мускулами его рта, и все получилось неплохо, хотя его и подташнивало, а от подавленных спазмов лучистые ресницы покрывались слезами. Вытирая их, он забывал двигаться. Третий чуть не избил его, когда открылось, что вместо груди у него – просто мешочки с мукой, потому что манипулирование (и не только руками) по-матерински теплой, желеобразной массой было одним из главных удовольствий этого обычно мирного клиента.

Четвертого он не запомнил. Какое-то время, правда, Рожейро еще смущался при незнакомых вытаскивать свой член, с которым к тому же у него были такие сложные отношения, но потом, когда он уже не мог подсчитать количество сношений за прошедший месяц, а то и день, он стал разделять убеждение коллег, что продает не себя или свое тело, а лишь услуги с его помощью. Со временем он научился юморной терпимости по отношению к отростку, который, с одной стороны, был причиной всех его страданий, с другой – помогал ему отыскать себя.

Отыскать в себе пизду – духмяную и взбалмошную. «Дам – не дам, глубины мои не сравнятся с океаном иль небесами, отсосу или врежу каблуком по башке, вот и плачь тогда да моли прощения под окнами, валяйся в ногах, длинных, бесконечных моих ногах, упирающихся в заросший кратер. Мерилин Монро, недотрога без трусиков, иль дикарка в цыганском платье, что там у этих биобаб под юбкой? Эта рыбья фигня, эта фондовая биржа, большая девочка, как порой ее называли, еще не дает им права считаться женщинами. Женщина – это статус, а не гендер», – философствовала она по дороге с работы. Когда же спешила на нее после нескольких часов превращения (бритье, депиляция, макияж, грудь, чулки, – черт бы их побрал, лишь бы не зацепить ногтем, – а потом – украшения, парик, туфли, да еще и дойти бы на них куда надо), на мысли не находилось ни сил, ни времени. А на работе было уже не так и невмоготу. Случались даже влюбленности, и удовольствие, одно за другим, иногда застилало собой ночь. Тут она становилась бешеной самкой, и кто отведал ее, уж точно являлся за повтором, маячил взад-вперед в ожидании и даже порой зазывал домой. Это запрещалось регламентом, но приглашения на ужин она не отвергала.

Какое-то время Летисия (так теперь звали Рожейро) жила у Карлуша, а потом заработала себе на отдельную клетушку недалеко от места работы.