Апокриф

По предложенной ему для освещения теме, связанной с введением правительством некоторых ограничительных мер для средств массовой информации (с первого взгляда вполне законных и социально-оправданных), Тиоракис имел собственное, достаточно определенное мнение, а также предполагал, что более или менее знает отношение к вопросу в университетских кругах, как среди студентов, так и среди преподавателей. Он хотел было сразу усесться за то, что для себя решил именовать «отчетом», и окончить дело в два-три дня, но потом передумал. «Если уж играть в шпионов по-серьезному — то и отнестись к этому делу нужно посолиднее», — настраивался Тиоракис.

Он даже принудил себя сделать то, что никогда делать не любил, а именно, — составил план «исследования», которое можно будет положить в основу «отчета». План был изложен им на бумаге, хотя и таким образом, что, кроме самого Тиоракиса, никто бы не смог понять о чем, собственно, идет речь.

А дальше он методично, но не без азарта, стал реализовывать задуманное. Центральной позицией его плана было активное общение. В течение следующих двух с половиной недель Тиоракис охотно соглашался на предложения принять участие в любых студенческих компаниях и мероприятиях, если только там можно было найти и вызвать на откровенность хотя бы одного-двух собеседников. Он придумал себе и провел через редакцию университетской многотиражки журналистское задание и стал охотиться за преподавателями и администраторами университета якобы для того, чтобы взять у них интервью. И всегда, под тем или иным предлогом, он выходил на ту самую тему, которая интересовала его куратора из ФБГБ. Причем старался максимально «завести» собеседника, действуя по обстоятельствам, с различных позиций: то, подставляясь под удар оппонента, как явная жертва промывания мозгов со стороны правительственной пропаганды, то высказывая весьма радикальные, можно сказать, бунтарские суждения, характерные для определенной части его знакомых, то напуская на себя вид циничного созерцателя, который в равной степени презирает и почти неизбежную тупость власти, и наивную глупость оппозиционерствующих маргиналов.

Он настолько увлекся этой новой для него игрой, ее тайной составляющей, что в какой-то из дней неожиданно обнаружил, что даже прекрасный образ Летты, уже почти два года заполнявший его мысли в любую свободную минуту, вдруг отступил куда-то на второй план. Он даже нашел в себе силы дважды отказаться от встречи с любимой женщиной ради совершаемого им дела и достаточно легко перенес это. Мало того, — Тиоракису понравилось это его новое состояние. Последнее время он начинал ощущать себя слишком уж зависимым от своего чувства к Летте. И вот теперь нашлось неожиданное противоядие. Если раньше сама мысль о возможном разрыве с ней причиняла ему страдание (тем более, что неуравновешенный характер Летты давал для этого массу поводов), то теперь ему пришло в голову: случись им разбежаться, он, пожалуй, найдет, чем заместить пустоту в душе, даже не прибегая к известному всем рецепту «лекарства от любви».

Еще неделю Тиоракис составлял «отчет». При этом он убедился в правильности своего решения углубиться в тему. Часть из тех суждений, которые он в свое время имел по этому вопросу сам, при более тщательном рассмотрении оказались поверхностными и неаргументированными. Действия правительства по части урезания языков щелкоперам, как оказалось, значительно сильнее задевали чувства и интересы обывателя, чем Тиоракис себе это ранее представлял. И реакция на ходы власти в этом направлении со стороны более или мене образованного слоя общества, к каковому смело можно было отнести университетскую публику, во всяком случае на словах выглядела против ожидания острой.

Тиоракис, не смягчая выражений при цитировании чужих высказываний («X» — сказал, «Y» — ответил, «Z» — прокомментировал), довольно убедительно показал, что физиономия правительства в данном вопросе по результатам предпринятого им исследования выглядит весьма отвратительно.

С тем он и вышел на встречу с куратором.

* * *