Апокриф

Тиоракис и раньше крупно рисковал, но до нынешнего момента у него сохранялось хотя бы впечатление, что он действует на своей территории, ощущение постоянной и близкой поддержки от своих, надежда на быструю, действенную помощь и возможность, в случае чего, выйти из игры без необратимых потерь. Но вот на этот раз, говоря военным языком, предстояло идти в глубокий поиск в самое логово врага, где ни нянек из «конторы», ни прямой поддержки, ни возможности переиграть неудачный ход у него не будет. Он сам долго готовил свое появление в этом финале, добросовестно проходил все трудные шаги на пути к нему, кроваво следил при этом… и вот теперь — отчаянно страшно броситься в последний финишный рывок.

Он как-то механически, более по привычке, чем из необходимости, анализировал свои ощущения. С одной стороны, — им сделано все, чтобы добиться успеха. Это стремление было четко мотивировано и чувством общественного долга, как он его понимал, и порывами личного честолюбия, и жаждой самореализации, и данью свойственной молодости романтической авантюрности. «С другой, — признавался сам себе Тиоракис, — подсознательно я всегда боялся, что, в конце концов, смогу достигнуть искомого результата, после чего неизбежно придется принимать новые тяжелейшие решения. И подспудно желалось, чтобы что-то мне помешало… Что-то такое, от меня не зависящее… И чтобы это бремя как-то само собой упало именно с моих плеч. Такая вот, несколько детская надежда… Однако я оказался (чтоб меня!) очень способным и удачливым. И вот теперь — пожалуйте бриться! Нужно принимать окончательное и быстрое решение: класть или не класть шею на рельсы. Ну, очень не хочется класть. И не класть нельзя… Нет, в общем, можно… Но, тогда всю оставшуюся жизнь придется считать себя дерьмом и подонком. Самым настоящим. Осмелившимся забрать ради некой высокой цели чужие жизни и отказавшимся рискнуть ради нее же — своей собственной… Фу, какая гадость! Так все же: класть или не класть?»

Стаарз, успевший очень неплохо узнать Тиоракиса за время их совместной работы, сумел совершенно верно уловить настроение и внутреннее состояние своего агента. И старый гэбэровец хорошо понимал, что почти никак не может в этой ситуации помочь Тиоракису или каким-нибудь иным образом подтолкнуть к принятию нужного решения. Нужного — прежде всего для дела, разумеется! Ни шантаж (не тот случай и не тот объект), ни игра на честолюбии (все, что можно, — уже отыграно), ни патриотические воззвания (фальшиво они прозвучат в этой ситуации), ничто другое не годится в этот поворотный момент, когда человек взвешивает свои шансы на жизнь. Решение он может и должен принять только сам. Заставлять идти на такое силой, против воли — нельзя. Насильно загоняемый на смертельно опасную работу человек в состоянии запредельно трудного нравственного выбора вполне может повернуть и против своего загонщика. А вот это будет уже самый страшный провал! Нет, только сам!

Поэтому Стаарз, как бы оставляя за скобками внутреннюю борьбу, которую, совершенно очевидно, вел сам с собою его подопечный, максимально деловым тоном продолжил высказывать свои суждения по поводу вопросов, обозначенных Тиоракисом. При этом он понимал, что вопросы эти, скорее всего, возникли из продолжавшей теплиться где-то в глубине души его сотрудника полузадавленной надежды на счастливое и, можно сказать, чудесное избавление, с одной стороны, — от смертельной опасности, а, с другой, — от моральных терзаний, в случае получения команды «отбой» от вышестоящего руководства.

— Что касается продолжения игры, — рассуждал Стаарз вслух, — то здесь есть некая граница, определяемая поставленной конечной задачей. Наша задача дальнейшего развития комбинации не требует. Она требует ее завершения. А продолжение… Технически и исполнительски это, разумеется, интересно, но есть риск сделать за наших противников всю их работу… Вы меня понимаете, Ансельм? Самим полностью разрушить свою же крепость, — это хотя и эффективный, но несколько странный способ лишить врага удовольствия взять наши укрепления штурмом. Нас не поймут. Нас и так уже торопят. С самого верха. Они там, — Стаарз небрежно боднул большим пальцем правой руки воздух в направлении потолка, — общественного мнения опасаются… Особливо, в преддверии грядущих выборов. А мы с вами, Ансельм, играя, по необходимости, в поддавки с террористами, основательно потратили имевшийся у них кредит общественного доверия и, тем самым, повредили им в общественном мнении. В общем, ныне они хотят получить по счетам и, желательно, с большими процентами. А для этого нужна эффектная концовка. Я немного ерничаю, Ансельм, чтобы избежать патетики, но, в конечном итоге, речь действительно идет о доверии людей к государству, о стабильности режима и, следовательно, о благополучии нашей с вами Родины, кое вижу в отсутствии социальных бурь и революционных перемен. Вот так уж узко и примитивно я это самое благополучие понимаю…