сущим некая высшая незримая сила. Поначалу божественным содержанием человек наделял каждую из стихий. Позже, когда его знания о мире выросли до планетарных размеров, человек начал понимать: стихии также подвластны высшим изначальным законам, как и он сам. Так появился единый Бог. Приняв единого Бога, люди захотели увидеть и его образ. Так появились мессии — пророки и сыны божьи в человечьем облике. Бог становится ближе и понятнее, тем более, что на иконах и изваяниях приобретает внешние черты того этноса, который поклоняется данному мессии. Сегодня богословы всех основных конфессий понимают: раз Бог един, то должна существовать и единая мировая религия. Да и сам облик мессии должен быть канонизирован. Только как это сделать, если большинство войн на земле происходило как раз из-за того, что разные люди по разному рисуют для себя Бога?
Но важно понимать и другое: в иерархии созданного Богом человек может занимать отнюдь не самую высокую из ступеней. Человек, скорее всего, не первая, а может быть, даже и не вторая производная от господа Бога! Не отсюда ли столь смутное понимание человеком божественности
бытия и своего собственного предназначения? Во Вселенной без сомнения существуют и иные
формы организованной материи, наделённые куда большим содержанием, чем человек. Вот они
то и есть то самое недостающее связующее звено между Богом и человеком, отвечающее, так сказать, за ход божественного эксперимента. Человек — всего лишь дитя, только что вылезшее из колыбели. Слабое и неразумное дитя. И разве мог господь Бог оставить его совсем без присмотра!?
Я слушал Лакрецкого с нарастающим интересом. Сам того не подозревая, старый философ
излагал сейчас одну из самых закрытых тем «ОАЗиС» а — догмат аналитического проекта «Демиург». Экспедиции, наблюдения, расчёты — всё по этому проекту шло под грифом «секретно». Ещё бы, кому охота подкладывать бомбу под основы всех мировых религий?
— Извините, — робко вмешался в речь Лакрецкого первый, почти мальчишеский голос.
— Да, да, юноша, — поддержал философ, — спрашивайте, прошу вас.
— Вот вы говорите, что есть в космосе могущественные существа, ну вроде инопланетян что ли.
— Инопланетяне, юноша, пожалуй, слишком грубая аналогия с теми силами, о которых идёт речь. Но, для простоты пусть будут «инопланетяне», — согласился философ, — так что же?
— А вот на нашей планете они высаживались?
— Вы хотите спросить, — уточнил Лакрецкий, — вмешивались ли эти силы в ход естественного исторического процесса здесь, на Земле? Думаю, да. И не единожды. Возьмём, к примеру, исчезновение динозавров. Представьте себе: в результате не слишком удачного эксперимента на нашей планете появляются громоздкие, бесперспективные в плане эволюции твари. Как бы вы поступили с этим экспериментом? Конечно, остановили бы и начали новый. Что, собственно, и было сделано.
— А что если и мы, ну, как это, тоже окажемся бесперспективными? — снова вступил в диспут
активный юноша.
— Тебя, Ухин, инопланетяне первым в расход пустят, — вмешался кто-то из аудитории, и кухня
грохнула разноголосым хохотом.
Но мне было не до смеха. Глядя на колышущиеся газовые лепестки, я думал о странной череде невероятных событий, случившихся со мной за последний год. Остров. Чёрные коконы посреди
подземного озера. Зона. Полчища струящихся ферронидов. И, наконец, ливень. Неужели, всё это и в самом деле под контролем каких-то неведомых сил, и финал происходящего уже предрешён ими? Вот только каков он, этот финал?
Я тихо вышел из квартиры философа и отправился к себе. Пора было ещё раз попробовать связаться с Москвой.