Анжелика. Путь в Версаль

– Мне известно, где находятся пачки памфлетов, которые вы собираетесь разбрасывать по городу, – говорил Дегре. – Я могу попросить содействия армии, чтобы напасть на предместье Сен-Дени и перебить всех, кто будет противиться обыску у принца нищих, мессира Жанена. Но есть и другой, более простой способ уладить дело. Вместо того чтобы шипеть, как разъяренная кошка, лучше внимательно послушайте меня, дурочка… Поэт Клод мертв. Так надо. Слишком долго раздавались его дерзкие выпады. Король никогда не допустит, чтобы его обсуждал всякий сброд.

– Король! Король! У вас только он на уме. Когда-то у вас было больше гордости!

– Гордость – это грех молодости, мадам. Прежде чем быть гордым, надо знать, с кем имеешь дело. В силу обстоятельств я столкнулся когда-то с волей короля. И едва не был раздавлен. Все стало ясно: король сильнее меня. И я встал на сторону короля. По-моему, мадам, вам, обремененной двумя малолетними детьми, нужно последовать моему примеру.

– Замолчите, вы мне отвратительны!

– Я не собираюсь упоминать о королевском патенте, который вы хотели бы получить для производства экзотического напитка или чего-то там в этом роде… Но не кажется ли вам, что солидная сумма, скажем в пятьдесят тысяч ливров, оказалась бы очень кстати, чтобы начать любую торговлю? Или, не знаю уж, получение каких-нибудь там привилегий, освобождение от уплаты пошлин? У такой женщины, как вы, должны быть большие планы. Король готов удовлетворить любую вашу просьбу в обмен на полное и безоговорочное молчание. Вот наилучшее решение этой драмы для всех заинтересованных лиц. Господин начальник криминальной полиции получит свои поздравления, мне дадут новую должность, его величество вздохнет с облегчением, а вы, моя дорогая, пустив по волнам свой кораблик, продолжите плавание к высоким целям. Ну же, нечего дрожать, как молодая кобылка под кнутом дрессировщика. Поразмыслите хорошенько. Я вернусь за ответом часа через два…

* * *

На Гревскую площадь только что привезли на телеге мэтра Жильбера и двух его служащих. Для них построили еще три виселицы рядом с виселицей Грязного Поэта. Когда мэтр Обен уже накинул петлю на седую голову печатника, раздался все возрастающий крик:

– Помилование! Король милует!

Мэтр Обен засомневался.

Иногда случалось, что у подножия эшафота королевское помилование вырывало приговоренного из усердных рук палача. Предвидя возможное изменение решения государя, мэтр Обен исполнял свой долг точно, но без излишней поспешности. Сейчас он терпеливо ждал, чтобы ему предъявили грамоту о помиловании, подписанную его величеством. Однако никто не появлялся. Явное недоразумение. Все объяснялось просто: тележка капуцинов, увозившая тела казненных, никак не могла пробиться через плотную толпу, и тогда монах начал кричать:

– Поди! Поди!

И толпа поняла его крик как «Помилование! Помилование!».

Видя, как обернулось дело, мэтр Обен собирался спокойно завершить начатое. Но мэтр Жильбер, до того уже смирившийся со своей участью, теперь не хотел умирать. Он вырвался и страшно закричал:

– Справедливости! Справедливости! Я взываю к королю о справедливости! Меня хотят убить, хотя убийцы маленького торговца вафлями и повара Буржю остаются на свободе. Меня хотят повесить, потому что я послужил рупором правды! Я взываю к королю! Я взываю к Богу!

Эшафот, на котором стояли виселицы, затрещал под напором толпы.

В палача со всех сторон полетели камни и обрушились удары дубинкой. Ему пришлось отступить и укрыться под помостом. Пока бегали за горящей головней, чтобы поджечь эшафот, к месту подоспели конные сержанты прево города и плетками сумели расчистить пространство. Но приговоренные уже скрылись…

Парижане, гордые, что сумели спасти от виселицы троих своих сыновей, почувствовали, что в них пробуждается дух Фронды. Припомнилось, что в 1650 году именно Клод Ле Пти первым пустил стрелы «мазаринады». Пока он был жив, пока жила уверенность, что временами его острый язык пробудит эхо нового недовольства, можно было забыть былое озлобление. Но теперь, когда его не стало, панический страх овладел народом. Людям вдруг показалось, что им заткнули рот кляпом. Все смешалось – голод 1656, 1658, 1662 годов и новые налоги. Как жаль, что итальянец уже мертв! Они сожгли бы его дворец…

– Кто зарезал маленького торговца вафлями? – вопрошали одни.

– Завтра… мы узнаем! Завтра… мы узнаем! – скандировали в ответ другие.

Но назавтра в городе не появились новые белые листочки. Не было их и на следующий день. Возобновилось молчание. Кошмар уходил в прошлое. Парижане так никогда и не узнали, кто же убил маленького торговца вафлями. И тогда город до конца поверил, что Поэт с Нового моста умер.

* * *

Впрочем, он ведь сам сказал об этом Анжелике: «Теперь ты стала очень сильной и можешь обойтись без нас».

В ее голове постоянно звучали эти слова. И долгими ночами, не находя ни минуты забвения, она видела его перед собой. Он смотрел на нее своими светлыми блестящими глазами, похожими на воды Сены, когда в них пляшут отблески солнца.