Анж Питу

XVII. Бастилия

Под жарким июльским солнцем бурлила хмельная от возбуждения толпа. Она ждала. Отряд Гоншона только что соединился с отрядом Марата. Сент-Антуанское предместье знакомилось и браталось с предместьем Сен-Марсо. Гоншон пришел во главе отряда. А вот Марат куда-то исчез.

Вид площади наводил ужас.

Когда показался Бийо, толпа завопила еще громче.

– Ну что? – подойдя к нему, спросил Гоншон.

– Он – мужественный человек, – ответил Бийо.

– Что ты имел в виду, сказав: «Он – мужественный человек»? – задал вопрос Гоншон.

– Что он уперся.

– Не намерен сдавать Бастилию?

– Нет.

– Намерен сесть в осаду?

– Да.

– И как думаешь, долго он может сидеть в осаде?

– Пока его не убьют.

– Хорошо, его убьют.

– Но сколько народу мы погубим! – вскричал Бийо, явно не уверенный, что господь бог дает ему то право, которое присвоили себе полководцы, короли, императоры, то есть люди, имеющие патент на пролитие крови.

– Экая беда! – бросил Гоншон. – Народу и без того слишком много, хлеба хватает лишь половине населения. Не правда ли, друзья? – обратился он к толпе.

– Да! Да! – заорала она в порыве высочайшего самоотречения.

– Ну, а ров? – сказал Бийо.

– Достаточно заполнить его только в одном месте, – отвечал Гоншон, – а я тут прикинул, что телами половины стоящего здесь народа можно заполнить весь ров. Не так ли, друзья?

– Да! – закричала толпа с тем же воодушевлением, что и в первый раз.

– Что ж, ладно, – согласился потрясенный Бийо.

В это время на валу показался Делоне в сопровождении г-на де Лома и трех офицеров.

– Начинай! – крикнул Гоншон коменданту.

Но тот, не отвечая, повернулся к нему спиной.

Гоншон, возможно, снес бы угрозу, но пренебрежения вынести не мог; он мгновенно вскинул карабин, и один из сопровождающих коменданта упал.

И тут загремели сотни, тысячи выстрелов, как будто все только и ждали сигнала; серые башни Бастилии разукрасились белыми щербинами.

После этого залпа на несколько секунд воцарилась тишина, словно толпа вдруг ужаснулась тому, что сделала.

Затем вершина одной из башен увенчалась вспышкой, тут же сокрытой облаком дыма; раздался грохот, и в плотно спрессованной толпе ему ответили крики боли; с Бастилии выстрелила первая пушка, пролилась первая кровь. Сражение началось.

Еще за миг до этого, а это был грозный миг, толпа испытывала нечто наподобие ужаса. Бастилия, изготовившаяся к обороне, явилась ей в своей чудовищной неприступности. Надо думать, народ надеялся, что после стольких уступок, сделанных ему, будет сделана еще одна и все кончится без кровопролития.

Народ ошибался. После сделанного по нему пушечного выстрела он понял, за какое титаническое дело взялся.

Почти немедленно с Бастилии раздался прицельный выстрел картечью.

И вновь настала тишина, нарушаемая лишь в разных местах криками, стонами, жалобными воплями.

В толпе произошло движение: здоровые поднимали убитых и раненых.

Но народ не думал о бегстве, а даже если бы и подумал, то счел бы это бесчестным.

Дело в том, что бульвары, Сент-Антуанская улица, все Сент-Антуанское предместье явили собой сплошное людское море, где волнами были головы, чьи глаза пылали ненавистью, а рты изрыгали угрозы.

В один миг во всех окнах квартала, даже в тех, что находились вне дальности ружейного выстрела, появилось по нескольку стрелков.

Стоило на площадке или в амбразуре показаться инвалиду либо швейцарцу, как тут же на него нацеливалась сотня ружей и град пуль отбивал осколки от камней, за которыми укрывался солдат.

Но вскоре стрелять по нечувствительным стенам перестали. Пули предназначались живой плоти. И стрелки хотели видеть, как после попадания свинца проливается кровь, а не поднимается облачко пыли.

Повсюду в толпе стали выкрикивать советы, что надо делать.

Вокруг каждого оратора образовывался кружок, но, убедившись в бессмысленности предложения, люди тут же расходились.

Какой-то каретник предложил построить катапульту по образцу древнеримских военных машин и пробить брешь в стенах.

Пожарные предлагали залить водой из своих насосов запальники пушек и фитили артиллеристов, не сообразив, что даже самые мощные их насосы не добросят струю и на две трети высоты стен Бастилии.

Пивовар, который правил Сент-Антуанским предместьем и имя которого приобрело впоследствии мрачную известность, предлагал поджечь крепость, бросая в нее лавандовое и маковое масло, которое захватили накануне, а поджигать его посредством фосфора.

Бийо выслушал одно за другим все предложения. На последнем он вырвал у плотника из рук топор, бросился вперед под градом свинца, который косил вокруг него людей, стоящих так же тесно, как хлеба на поле, достиг малой кордегардии возле первого подъемного моста и, хотя пули свистели и впивались в крышу, перерубил цепи, держащие мост. Мост опустился.

Это было почти безумием, и все пятнадцать минут, что Бийо рубил цепи, толпа стояла, затаив дыхание. При каждом выстреле все со страхом ждали, что смельчак будет сражен. Люди забыли об опасности, нависшей над каждым из них, и думали только об опасности, грозящей Бийо. Стоило мосту упасть, толпа взревела и ринулась в первый двор.