Анж Питу

– Сударь, идите сюда, я вам приказываю.

Гвардеец повиновался.

Впрочем, у него, в отличие от Шарни, не было причин для колебаний.

Господин де Лафайет увлек его на балкон, нацепил ему на шляпу свою собственную трехцветную кокарду и обнял его.

«Да здравствует Лафайет! Да здравствуют королевские гвардейцы!» – взревело пятьдесят тысяч глоток.

В некоторых голосах еще слышалась глухая ярость, последние угрозы рассеявшейся бури.

Но эти угрозы были перекрыты дружными приветственными кликами.

– Пойдемте, – промолвил Лафайет, – гроза миновала.

Вернувшись в залу, он добавил:

– Но во избежание новой смуты, государь, следует принести последнюю жертву.

– Да, – задумчиво отозвался король, – нужно покинуть Версаль, не так ли?

– Да, государь, необходимо вернуться в Париж.

– Сударь, – сказал король, – вы можете объявить народу, что через час мы – королева, я и дети – отбудем в Париж.

Затем он обратился к королеве:

– Ваше величество, ступайте к себе в покои и собирайтесь в дорогу.

Этот приказ короля вызвал у Шарни какое-то смутное воспоминание о некоем событии, которое он успел забыть.

Он устремился в покои королевы, опередив ее.

– Куда вы, сударь? – резко сказала королева. – Вам нечего делать у меня в покоях.

– Мне настоятельно нужно туда пройти, ваше величество, – возразил Шарни, – но не беспокойтесь: без крайней нужды я у вас не задержусь и не стану докучать вашему величеству.

Королева последовала за ним; паркет был покрыт пятнами крови, и Мария Антуанетта заметила эти пятна. Она зажмурилась и протянула руку в поисках поддержки; встретив руку Шарни, она, опираясь на него, вслепую прошла несколько шагов.

Вдруг она почувствовала, что граф дрожит всем телом.

– Что такое, сударь? – спросила она, раскрыв глаза.

Внезапно она вскричала:

– Мертвое тело! Мертвое тело!

– Простите меня, ваше величество, но мне придется выпустить вашу руку, – сказал он. – Я нашел то, что искал в ваших покоях – тело моего брата Жоржа.

В самом деле, то было тело несчастного молодого человека, которому брат приказал погибнуть за королеву.

И он до конца выполнил приказ брата.

XXVI. Жорж де Шарни

События, которые мы здесь излагаем, описывались уже на сотни ладов, потому что эти события представляют собой один из интереснейших эпизодов того славного периода с 1789 по 1795 год, что зовется Французской революцией.

Об этих событиях еще будет рассказано на сотни ладов, но мы заранее утверждаем, что ничье повествование не превзойдет наше в беспристрастности.

Однако и после всех этих повествований, включая наше, историкам останется немало работы, ибо история никогда не бывает полна. У каждого из сотни тысяч свидетелей своя версия, каждой из сотни тысяч разных подробностей присущи свой интерес и поэтичность как раз потому, что они разнятся между собой.

Но что толку нам от всех этих повествований при всей их правдивости? Разве хоть один политик извлек когда-нибудь урок из истории?

Разве все эти повествования, и слезы, и кровь королей с равными по силе с простой каплей воды, которая точит камень?

Нет, королевы проливали слезы, короли встречали смерть, но их преемникам никогда не шли на пользу жестокие уроки, преподанные судьбой.

Преданные им люди совершали чудеса храбрости, но никогда жертвы не могли облегчить участь тех, кто был обречен по велению судьбы.

Увы! Мы видели, как королева едва не споткнулась о труп одного из тех людей, которых короли оставляют истекать кровью на пути, ведущем к их падению.

Через несколько часов после того, как у Марии Антуанетты вырвался испуганный крик, и в тот самый миг, когда она вместе с королем и детьми покидала Версаль, куда ей не суждено было вернуться, на внутреннем дворике, мокром от дождя и уже высыхавшем под резким осенним ветром, можно было наблюдать следующую сцену.

Один человек, одетый в черное, склонился над трупом.

Второй, в мундире гвардейца, опустился на колени с другой стороны от покойного.

В нескольких шагах от них, стиснув кулаки и глядя в пустоту, стоял третий.

Покойный был молодой человек, лет двадцати двух или двадцати трех; в голове и груди зияли огромные раны, сквозь которые, казалось, вытекла до капли вся кровь.

Его мертвенно-белая грудь, вся покрытая следами ударов, словно еще продолжала вздыматься, дыша надменной и безнадежной решимостью.

Рот покойного был полуоткрыт, голова откинулась назад, на лице застыло выражение боли и гнева, вызывавшее в памяти прекрасный образ из римской поэзии:

И с протяжным стонаньем душа
улетает к обители теней.

Человек в черном был Жильбер.

Коленопреклоненный офицер был граф.

Поодаль стоял Бийо.

Покойный был барон Жорж де Шарни.

Склонившись над трупом, Жильбер вглядывался в него с той нечеловеческой сосредоточенностью, которая словно способна удержать самое жизнь, когда она отлетает от умирающего и окликает душу, только что покинувшую мертвое тело.

– Холоден, неподвижен: умер, в самом деле умер, – наконец произнес Жильбер.