Анж Питу

– Господа, господа, – проговорил Лафайет, – берегитесь, что вы делаете? Вы же посягаете на корону, а мой долг – ее охранять.

– Генерал, – с поклоном отвечал национальный гвардеец, – мы готовы отдать за вас кровь до последней капли. Однако народ страдает, источник зла находится в Версале, поэтому нужно привезти короля в Париж – так хочет народ.

Лафайет понял, что расхлебывать кашу придется ему самому. В таких случаях он никогда не шел на попятный.

Он вышел на середину площади и собрался было обратиться к народу, но крики «На Версаль! На Версаль!» заглушили его слова.

Внезапно со стороны улицы Ваннери послышался мощный гул. Это приехал в ратушу Байи.

Завидя Байи, вся площадь закричала:

– Хлеба! Хлеба! На Версаль! На Версаль!

Лафайет совсем затерялся в толпе, он чувствовал, что людское море волнуется все яростнее и вот-вот поглотит его.

Он принялся рассекать толпу, пытаясь добраться до лошади, словно потерпевший кораблекрушение, который рассекает волны в попытке доплыть до скал.

Это ему удалось. Он вскочил в седло и направил лошадь к крыльцу, но путь к ратуше был закрыт: перед ним стояла стена людей.

– Черт побери, генерал! – раздавались крики. – Вы останетесь с нами.

В то же время вопли «На Версаль!» не стихали.

Лафайет колебался. Конечно, отправившись в Версаль, он может оказаться весьма полезен королю, но сумеет ли он овладеть этой толпой, которая желает, чтобы он ехал вместе с нею? Усмирит ли он эти волны, заставившие его потерять почву под ногами, волны, с которыми он борется, чтобы спастись самому?

Внезапно с крыльца сбежал какой-то человек с письмом и принялся так ловко орудовать в толпе руками, ногами и в особенности локтями, что вскоре уже стоял рядом с Лафайетом.

Это был неутомимый Бийо.

– Держите, генерал, – сказал он. – Это вам от «трехсот».

Так прозвали в Париже выборщиков.

Лафайет сломал печать и начал читать про себя, но двадцать тысяч глоток взревели:

– Письмо! Письмо!

Лафайет был вынужден читать вслух. Он поднял руку, призывая толпу замолчать. В тот же миг, словно по мановению волшебной палочки, страшный шум сменился полной тишиной; Лафайет отчетливо стал читать нижеследующее письмо:

«Учитывая обстоятельства и волю народа, а также убедительные доводы господина генерала, поручаем и даже приказываем господину генералу отправляться в Версаль.

Его будут сопровождать четыре комиссара Коммуны».

Бедняга Лафайет не выдвигал перед выборщиками никаких доводов, они просто воспользовались случаем и решили переложить часть ответственности за происходящее на его плечи. Но люди и в самом деле поверили, что доводы имели место, и, поскольку это совпадало с их желаниями, раздались крики:

– Да здравствует Лафайет!

И Лафайет, побледнев, крикнул:

– На Версаль!

Пятнадцать тысяч мужчин последовали за ним, горя энтузиазмом более молчаливым, но и более угрожающим, чем тот, каким были охвачены ушедшие перед ними женщины.

Все они должны были встретиться в Версале и просить у короля те крохи хлеба, что упали со стола королевских гвардейцев во время пиршества в ночь с 1 на 2 октября.

XXI. Версаль

В Версале, по обыкновению, понятия не имели о том, что происходит в Париже.

После описанных нами сцен, которым королева на следующий день во всеуслышание порадовалась, ее величество изволили отдыхать. У нее была своя армия, свои сеиды, она сочла врагов и теперь хотела вступить в бой.

Разве не должна была она отомстить за поражение 14 июля? Разве не должна была заставить двор и себя самое забыть о поездке короля в Париж, из которой он вернулся с трехцветной кокардой на шляпе?

Несчастная женщина! Она и не подозревала, какое путешествие предстоит совершить ей самой.

После размолвки с Шарни королева с ним больше не разговаривала. Она подчеркнуто обращалась с Андреа с былым дружелюбием, которое ненадолго померкло было в ее сердце и погасло навсегда в сердце ее соперницы.

Что же касается Шарни, то она не оборачивалась и не смотрела в его сторону, за исключением тех случаев, когда ей требовалось сказать ему что-либо относительно его службы или отдать какое-то распоряжение.

Однако в немилость к королеве не впало все его семейство: утром того дня, когда парижане направились в Версаль, она вела весьма нежную беседу с юным Жоржем де Шарни, вторым из троих братьев, тем самым, который, в отличие от Оливье, давал ей воинственные советы, когда пришла весть о взятии Бастилии.

Дело было так. Около девяти утра этот молодой офицер шел по галерее, чтобы сообщить егермейстеру, что король собирается поохотиться, когда Мария Антуанетта, только что прослушавшая мессу в дворцовой церкви, заметила его и подозвала к себе.

– Куда это вы так спешите, сударь? – полюбопытствовала она.

– Я увидел ваше величество и уже не спешу, – ответствовал Жорж. – Напротив, я остановился и покорно ожидаю, что ваше величество окажет мне честь и заговорит со мной.