Анж Питу

– Добрый день, сударь. Идете к королю?

И добавила с несколько насмешливой улыбкой:

– Как советник или как врач?

– Как врач, государыня, – ответил Жильбер. – Мне сегодня велено явиться.

Королева знаком приказала Жильберу следовать за ней.

Он не стал спорить.

Они вошли в небольшую гостиную, соседствующую со спальней короля.

– Вот видите, сударь, – начала королева, – вы меня обманули: когда мы обсуждали поездку короля в Париж, вы уверяли, что его величеству не грозит никакая опасность.

– Обманул? – с удивлением спросил Жильбер.

– Ну, конечно. Разве в его величество не стреляли?

– Да кто вам сказал, государыня?

– Об этом, сударь, говорят все, и в первую очередь те, кто видел, как бедная женщина упала чуть ли не под колеса королевской кареты. Кто говорит? Господин де Бово, господин д’Эстен, которые видели ваш изодранный кафтан и продырявленное жабо.

– Государыня!

– Пуля, которая вас, сударь, лишь задела, могла убить короля, как сразила эту несчастную женщину: в конце концов убийцы хотели прикончить не вас и не ее.

– Я не думаю, что это было предумышленное преступление, государыня, – неуверенно возразил Жильбер.

– Вы не думаете, а вот я думаю, – отрезала королева, пристально глядя на Жильбера.

– Даже если это и преступление, обвинять в нем народ нельзя.

Взгляд королевы стал еще пристальнее.

– А кого же в нем обвинять? – осведомилась она.

– Государыня, – покачав головой, отвечал Жильбер, – я уже некоторое время наблюдаю за народом и изучаю его. Так вот, если в революционном порыве народ прибегает к убийству, он делает это голыми руками, он похож тогда на разъяренного тигра или льва. Ведь тигр или лев ничем не пользуются, не прибегают к какому-либо орудию, посредством которого сражают жертву; они проливают кровь ради самого кровопролития, им нравится вонзать в жертву зубы и когти.

– Свидетельством этому – Фулон и Бертье, не так ли? Но разве Флесселя не застрелили из пистолета? Во всяком случае, мне так говорили, однако, быть может, – с иронией продолжала королева, – это не так, ведь вокруг нас, августейших особ, вьется столько льстецов.

– Что касается Флесселя, – ответил Жильбер, – вы не больше чем я верите, что его убил народ. Кое-кто был заинтересован в его гибели.

Королева подумала и проговорила:

– Да, это не исключено.

– В таком случае… – произнес Жильбер с поклоном, словно спрашивая, не хочет ли королева сказать ему еще что-нибудь.

– Я все поняла, сударь, – ответила та, удерживая Жильбера мягким, почти дружеским жестом. – Как бы то ни было, позвольте сказать вам, что вы никогда не сможете с помощью своей науки спасти короля столь успешно, как вам удалось это сделать три дня назад с помощью собственного тела.

Жильбер поклонился еще раз.

Однако поскольку королева не двинулась с места, он не ушел.

– Мне следовало повидаться с вами раньше, – помедлив, проговорила она.

– Я просто был не нужен вашему величеству, – отозвался Жильбер.

– А вы скромны.

– Хотелось бы, чтобы это было не так, государыня.

– Почему?

– Будучи менее скромен, я был бы менее робок и, следовательно, мог бы лучше служить своим друзьям и вредить врагам.

– Почему вы говорите «своим друзьям» и не говорите «своим врагам»?

– Потому что у меня нет врагов. Вернее, потому что я не признаю, что они у меня есть.

Королева с удивлением взглянула на Жильбера.

– Я хочу сказать, – продолжал он, – что мои враги – это лишь те, кто меня ненавидит; сам же я ни к кому не испытываю ненависти.

– Отчего же?

– Оттого, государыня, что никого больше не люблю.

– Вы честолюбец, господин Жильбер?

– Когда-то хотел стать им, ваше величество.

– И?..

– И эта страсть ушла из моего сердца так же, как другие.

– И все же одна страсть у вас осталась, – с тонкой насмешкой заметила королева.

– Осталась, ваше величество? Какая же, господи?

– Это… патриотизм.

Жильбер с поклоном ответил:

– Вот тут вы правы. Я люблю родину и готов ради нее на любые жертвы.

– Увы! – очаровательно вздохнула королева с какой-то смутной грустью. – Ведь были же времена, когда истый француз ни за что не выразил бы эту мысль в тех словах, которые употребили вы.

– Что ваше величество хочет этим сказать? – с почтением осведомился Жильбер.

– Хочу сказать, сударь, что во времена, о которых я говорю, невозможно было любить родину, не испытывая в то же время любви к королю и королеве.

Жильбер зарделся и отвесил поклон, почувствовав в сердце нечто вроде удара электрического тока, который всегда исходил от королевы в минуты доверительных бесед.

– Вы не ответили, сударь, – сказала она.

– Государыня, – ответил Жильбер, – я беру на себя смелость считать, что люблю монархию более чем кто бы то ни было.

– Разве в наше время, сударь, достаточно сказать что-нибудь, не подкрепляя свои слова действием?

– Государыня, – удивился Жильбер, – поверьте: все, что прикажут ваши величества, я…

– Сделаете, не так ли?

– Безусловно, ваше величество.

– И таким образом, – продолжала королева, невольно приняв свой обычный высокомерный тон, – лишь выполните свой долг.

– Ваше величество…