Анж Питу

Питу подождал, пока они скроются за углом, а затем двинулся в противоположном направлении и в пять минут домчался до самой темной и глухой лесной чащи.

Скоро мы узнаем, в чем состояла осенившая Питу спасительная идея.

XXXIX ПАПАША КЛУИС И КЛУИСОВ КАМЕНЬ, ИЛИ КАК ПИТУ СДЕЛАЛСЯ ТАКТИКОМ И ПРИОБРЕЛ БЛАГОРОДНЫЙ ВИД

Питу бежал по лесу с полчаса: ему нужно было попасть в самую глушь.

Здесь, среди трехсотлетних высоченных деревьев и непроходимого колючего кустарника, стояла возле огромного валуна хижина, построенная лет тридцать-сорок назад; хозяин ее не без корысти набросил на свое существование покров тайны.

Хижину эту, наполовину вросшую в землю, оплели узловатые ветви и побеги; свет и воздух поступали внутрь через косо прорезанное отверстие в крыше.

Хижина напоминала лачуги альбайсинских цыган: если бы не вившаяся порою над крышей струйка голубого дыма, никому, кроме лесников, охотников, браконьеров и окрестных землепашцев, не пришло бы в голову, что в ней обитает живое существо.

И тем не менее вот уже сорок лет здесь жил отставной гвардеец, которому герцог Орлеанский, отец Луи Филиппа, дозволил поселиться в чаще леса, носить военный мундир и охотиться на зайцев и кроликов, делая в день не больше одного выстрела.

Стрелять птиц и крупную дичь ему не разрешалось.

В ту пору, о какой мы ведем речь, старику исполнилось шестьдесят девять лет; вначале соседи звали его просто Клуисом, но с годами он превратился в папашу Клуиса.

Постепенно и за валуном, к которому прилепилась хижина отставного солдата, закрепилось название Клуисов камень.

В сражении при Фонтенуа папаша Клуис был ранен и лишился ноги. Именно поэтому он был так рано уволен в отставку и удостоился от г-на герцога Орлеанского перечисленных выше привилегий.

Папаша Клуис никогда не бывал в больших городах, а в Виллер-Котре являлся раз в год, чтобы купить пороху и дроби на триста шестьдесят пять или, если год был високосный, триста шестьдесят шесть выстрелов.

В этот же самый день он приносил на улицу Суасон, к шляпнику г-ну Корню, триста шестьдесят пять или триста шестьдесят шесть кроличьих и заячьих шкурок, за которые шляпный мастер давал ему семьдесят пять турских ливров.

Говоря о трехстах шестидесяти пяти или трехстах шестидесяти шести шкурках, мы нисколько не преувеличиваем, ибо папаша Клуис так набил себе руку, что, имея право на один выстрел в день, ежедневно убивал либо кролика, либо зайца.

А поскольку он делал в год не больше и не меньше чем триста шестьдесят пять или — если год был високосный — триста шестьдесят шесть выстрелов, то убивал в обычные годы сто восемьдесят три зайца и сто восемьдесят два кролика, а в високосные — сто восемьдесят три зайца и столько же кроликов.

Эти животные и давали ему средства к существованию: их мясом он питался либо продавал его, на их шкурки, как мы уже сказали, покупал пороху и дроби, а остаток откладывал на черный день.

Впрочем, раз в год у папаши Клуиса имелся и другой источник дохода.

Один из склонов валуна, возле которого стояла его хижина, был пологим, как скат крыши.

Максимальная длина этого склона достигала восемнадцати футов.

Человек или предмет, оказавшийся на верху склона, мог плавно съехать по нему до самого низа.

Папаша Клуис исподволь, через кумушек, покупавших у него кроличье и заячье мясо, стал сеять в соседних деревнях слухи о том, что девушки, которые в день святого Людовика трижды скатятся вниз по склону лесного валуна, в тот же год выйдут замуж.

В первый год у валуна собралось много девиц, но ни одна не осмелилась съехать вниз.

На следующий год три девушки рискнули: две вскоре нашли себе мужей, а относительно третьей, оставшейся в девицах, папаша Клуис, не раздумывая долго, стал уверять, что она сама виновата, ибо, в отличие от своих подруг, недостаточно горячо верила в успех.

На следующий год девушки со всей округи явились к папаше Клуису и съехали вниз по его валуну.

Папаша Клуис заявил, что на всех невест женихов не хватит, но треть соискательниц, те, что набожнее других, выйдут замуж непременно.

В самом деле, среди съехавших по склону оказалось немало таких, которые отыскали себе мужей, и с этой поры за папашей Клуисом прочно закрепилась репутация посланца Гименея, а день святого Людовика стал праздноваться дважды: в городе и в лесу.

Тогда папаша Клуис попросил для себя привилегию. Поскольку с утра до вечера съезжать с камня без еды и питья тяжело, он потребовал, чтобы его наделили монопольным правом продавать еду и питье съезжающим с валуна женихам и невестам, ибо юноши сумели убедить девушек, что средство будет действовать безотказно, если они выполнят главное условие — съезжать вместе с кавалером.

Такую жизнь папаша Клуис вел уже тридцать пять лет. Местные жители чтили его, как чтут арабы своих марабутов. Он стал живой легендой.