Анж Питу

Приближенным королевы, тем, кто привык читать в ее глазах, в безоблачном она настроении или в предгрозовом, легко было заметить, что в глубине ее сердца бушует буря, грохочет гром и сверкают молнии.

Но как было человеческому существу, хотя бы и женщине, объятой вихрем пламени и гнева, разобраться в странных противоречивых чувствах, что теснились в ее душе и терзали ей грудь всеми смертоносными ядами, описанными у Гомера?

Королева взглядом приказала всем, даже г-же де Мизери, удалиться.

Все вышли.

Королева подождала, пока последняя дама закроет за собой дверь, потом снова взглянула на Жильбера и заметила, что он не сводит с нее глаз.

Такая дерзость вывела ее из себя.

Взгляд доктора, по видимости невинный, был неотрывным, пристальным и таким тяжелым, что все в ней восстало против подобной назойливости.

— Почему, сударь, — голос ее прозвучал резко, словно пистолетный выстрел, — вы стоите передо мной и глядите на меня, вместо того чтобы сказать, от чего я страдаю?

Это гневное замечание, вместе с молниями, которые метали глаза королевы, испепелило бы любого из ее придворных; оно заставило бы и маршала Франции, героя, полубога пасть перед королевой на колени и молить о пощаде.

Но Жильбер невозмутимо ответил:

— Государыня, врач судит прежде всего по глазам. Я смотрю на ваше величество не из праздного любопытства, я занимаюсь своим делом: исполняю приказ вашего величества.

— Так вы меня уже осмотрели?

— В меру моих сил, государыня.

— Я больна?

— В обычном смысле слова — нет, но ваше величество пребывает в лихорадочном возбуждении.

— Ах-ах! — сказала Мария Антуанетта с иронией. — Почему же вы не добавляете, что я в гневе?

— С позволения вашего величества, коль скоро вы послали за врачом, врачу пристало изъясняться медицинскими понятиями.

— Пусть так. В чем же причина этого лихорадочного возбуждения?

— Ваше величество слишком умны, чтобы не знать, что врач угадывает материальное зло благодаря своему опыту и знаниям, но он отнюдь не колдун, чтобы, видя человека в первый раз, осветить всю бездну человеческой души.

— Вы хотите сказать, что во второй или третий раз сможете разглядеть не только мои недуги, но и мои мысли?

— Может быть, ваше величество, — холодно ответил Жильбер.

Королева вздрогнула и осеклась; с уст ее готовы были сорваться резкие, язвительные слова, но она сдержалась.

— Вам виднее, вы ведь человек ученый.

Последние слова она произнесла с таким жестоким презрением, что в глазах Жильбера едва не вспыхнуло ответное пламя гнева.

Но этому человеку хватало секундной схватки с самим собой, чтобы успокоиться.

Поэтому с ясным челом он почти тотчас продолжал, как ни в чем не бывало:

— Ваше величество слишком добры, дав мне патент на ученость и не проверив моих знаний.

Королева закусила губу.

— Сами понимаете, я не знаю меры вашей учености, — ответила она, — но вас называют ученым, и я повторяю это вслед за всеми.

— Ах, ваше величество, — почтительно сказал Жильбер с низким поклоном, — не стоит такой умной женщине, как вы, слепо доверять тому, что говорят люди заурядные.

— Вы хотите сказать: народ? — спросила королева с вызовом.

— Люди заурядные, ваше величество, — твердо повторил Жильбер, задевая своею категоричностью болезненно чувствительные к новым впечатлениям струны в душе женщины.

— Ну что ж, — ответила она, — не будем спорить. Говорят, вы ученый, это главное. Где вы получили образование?

— Везде, государыня.

— Это не ответ.

— В таком случае, нигде.

— Это мне больше по душе. Так вы нигде не учились?

— Как вам угодно, государыня, — отвечал доктор с поклоном. — И все-таки вернее сказать «везде».

— Так отвечайте серьезно, — воскликнула королева с раздражением, — но только умоляю вас, господин Жильбер, избавьте меня от этих многозначительных фраз!

Потом, словно говоря сама с собой, продолжала:

— Везде! Везде! Что это значит? Так говорят шарлатаны, знахари, площадные лекари. Вы думаете заворожить меня звучными словами?

Она сделала шаг вперед; глаза ее горели, губы дрожали.

— Везде! Где же именно, господин Жильбер, перечислите, где же именно?

— Я сказал «везде», — невозмутимо ответил Жильбер, — ибо и в самом деле, где я только не учился, ваше величество: в лачуге и во дворце, в городе и в пустыне; ставил опыты на людях и на животных, на себе и на других, как и подобает человеку, который благоговеет перед наукой и рад почерпнуть ее повсюду, где она есть, а это и значит везде.

Королева, почувствовав себя побежденной, метнула на Жильбера грозный взгляд, между тем как он продолжал смотреть на нее с той же невыносимой пристальностью.

Она резко отвернулась, задев и опрокинув маленький столик, на котором стоял только что поданный ей шоколад в чашке севрского фарфора.

Жильбер видел, как упал столик, как разбилась чашка, но не двинулся с места.

Краска бросилась Марии Антуанетте в лицо; она поднесла холодную влажную руку к своему пылающему лбу и хотела вновь поднять глаза на Жильбера, но не решилась.

Сама перед собой она оправдывалась тем, что слишком глубоко презирает его, чтобы замечать его дерзость.

— И кто же ваш учитель? — продолжала королева прерванную беседу.