Меня умиляла Сашина сентиментальность: на многих скамейках остались надписи «Саша + Леля =?», и он требовал от меня написать результат (но вопрос так и остался вопросом). Глядя на Эльбрус, он говорил, что две его вершины – это мы. Все устраивало его в нашем союзе, кроме моего категорического отказа от близости. Как любого мужчину, еще и на курорте, его это раздражало и злило, и он все требовал от меня объяснить причину отказа. Мои отшучивания не принимались. Однажды, измучившись от его надоевших вопросов и глупых ухищрений, я ему сказала: «Саша, ты свободен. Найди себе другую подругу – время еще есть».
Он ушел. На полдня. Утром мы снова бегали вместе по дорожкам долины Роз и здоровались с Эльбрусом. Накануне моего отъезда он сообщил, что мы идем фотографироваться. Фотография получилась живая, и, глядя на нас, я с удовольствием вспоминаю то время.
В течение некоторого времени мы писали друг другу письма. Я вымучивала каждую фразу, а Сашины письма были полны поэзии и нежности. В последний раз он позвонил мне снова из Кисловодска. Он успел прокричать в трубку: «Леля, я вижу Эльбрус!», и связь оборвалась. Теперь уже навсегда.
Стас
Всем известен дурной тон служебных романов. Но и эта пагуба не миновала меня в череде влюбленностей и надежд найти, наконец, «простое женское счастье». Стас был признанным гением автоматизации в нашем центре. Его демократичность и простота одновременно притягивали и настораживали: он делал такие немыслимые вещи на компьютере, говорил об этом так обыденно, с легкостью делился знаниями, но никто не мог повторить его программистские кульбиты…
Прелюдия нашего романа была долгой, и я бы, наверно, не решилась на развитие отношений, если бы вокруг Стаса ни витала атмосфера почти свободного от семейных уз человека. Сослуживцы судачили о вздорном характере его жены, говорили, что он выполняет все ее прихоти, а она, как старуха в сказке о золотой рыбке, сидит на берегу моря, пересчитывает дары, бросаемые к ее ногам, и все ей мало. Периодически обидевшись, Стас уходил к маме, и в один из этих затяжных периодов «свободы» и настигло нас празднование Нового года.
Утро следующего дня мы встретили вместе, и Стас стал первым мужчиной моей жизни. Он был несколько ошеломлен этой ролью, но что ему оставалось делать: все было сделано. При всей нетрадиционности обстановки прощания с девичеством я была благодарна ему за деликатность поведения.
Наш роман развивался по точному графику: пока моя мама была в отъезде, Стас приходил каждый вечер. Не помню особо задушевных разговоров с ним: для нас обоих был важнее чувственный контакт. Мы так истосковались по ласке, что могли целоваться часами и ни о чем не говорить. По негласному соглашению, мы не афишировали свои отношения, и, наверно, по наивности, нам казалось, что никто о них не догадывается.
После приезда мамы график наших встреч изменился: в субботу утром Стас приходил с неизменным букетом гвоздик, и за любовным ритуалом следовало совместное приготовление обеда. Когда возвращалась мама, мы вместе обедали и шли развлекаться в публичное место. Как правило, это был кинотеатр. За это время я насмотрелась фильмов на долгие годы, и потому любое посещение кинотеатра, как у собаки Павлова, долгое время вызывало у меня воспоминание о нашем романе.
Конечно, настал период, когда в воздухе начал витать вопрос: а что же дальше? Стасу нужно было делать выбор: или въезжать в новую квартиру, воссоединившись с семьей, или образовывать новую семью. Хотя после нескольких месяцев романа я поняла, что семейная жизнь – это еще более нудный процесс, чем субботние встречи, но семья должна быть, и со Стасом я готова была ее создать. Я понимала, что постоянное проживание с любимым под одной крышей добавит большое количество хлопот. Но как я жаждала этих хлопот!
Я всячески старалась выразить свою любовь к Стасу, и ко дню рождения связала ему красивый жилет. Бедняга, как же он смутился, принимая этот «компромат»! Как же далеко его, наверно, пришлось запрятать, чтобы не объяснять происхождение и не накликать кучу ненужных вопросов! Во всяком случае, на нем я его никогда не видела. А жилет был хорош!