Во многом авторы, конечно, правы. Особенно в том, что относится к «идеологии служения государству (начальству), какой бы идеологии это государство (начальство) ни придерживалось». А это — идеология бюрократии, которая при перемене социального строя, идет служить новому государству с новым строем и новыми начальниками. Так было после Великой Французской революции, и после поражения Наполеона и его ссылки. Часть царской бюрократии пошла, служить Советской власти, но только часть. Переход советской бюрократии на службу режиму Ельцина легко объясним уже тем, что «революция 1991 г.» была, по сути, бюрократической революцией, ибо все соратники Ельцина, как и он сам, вышли из партократии КПСС. В этом плане идеология «государственности» уязвима, прежде всего, со стороны нынешней российской бюрократии, готовой принять любую идеологию, чтобы только сохранить свои доходные места и власть. Она пойдет служить и оккупационным властям, случись, не дай Бог, России потерять свою независимость. Авторы намеренно, на мой взгляд, смещают акценты. Идеология государственности будет способствовать сохранению государства Российского и его укреплению только в том случае, если ее примет народ, как свою. При нынешнем униженном статусе русского народа, мало изменившемся со времен царизма и советской власти, добиться такого признания практически невозможно. А без этого — и тут правы вышецитировавшиеся идеологи, — государство весьма хрупко и может так же рухнуть, как царская Россия и СССР.
Метаморфозы русской идеи
Александр Зиновьев, как-то сказал: «Если идея, на которой зиждется государство, исторически верна, то будь во главе этого государства даже идиот, он все равно не сможет ему навредить. но, если государственная идея сама по себе порочна, то будь во главе такого государства даже гений, он все равно ничем ему помочь не сможет. что бы он ни делал, все будет приносить этому государству один вред.» История государства российского от князя Владимира Красное Солнышко до Дмитрия Медведева может дать немало подтверждений этого наблюдения нашего выдающегося писателя и философа.
Идеология государственности, по поводу которой столь активно ломаются копья — это по сути дела все та же «русская идея». И г-н Фурман со товарищем, как очевидно, этот термин просто на дух не переносят, как и большинство реформаторов-либералов. Потому они его и не употребили, изобличая бюрократию, готовую присягнуть любому начальству с какой угодно идеологией, хотя целили при этом в первую очередь по идеологии русской державности. В новой российской реальности «русская идея», как идея государственная, выглядит одинаково привлекательно и для тех, кто хочет ее использовать в целях насаждения в России «авторитарной демократии» по типу той, что существовала в Португалии во времена Салазара, (или «суверенной демократии» по Суркову) и для тех, кто ищет в ней новый русский вариант подлинный демократии, в котором соединились бы элементы древнеславянской традиции вольнолюбия и добротолюбия и западные свободы и права человека. Русские философы, как дореволюционные, так и современные, не раз приходили к выводу, что поиски наилучшей модели социального устройства в России чаще всего упираются в проблему внутренней свободы, свободомыслия, веры. Дмитрий Ильин в своей известной статье «Русская идея» на полигоне демократии», возвращаясь к образу Великого Инквизитора Достоевского, писал, что этот образ «помимо прочего, выражает и мысль о преобразовании веры в идеологию». Вера, по Ильину, это «устройство жизни по нравственному велению», она «основана на абсолютной внутренней свободе». Идеология, напротив, это — «обустройство политической власти», она «основана принципиально на несвободе». Отсюда Ильин делает вывод, что «воплотить идеальную веру в социальном котле, где необходим кесарь, — решительно невозможно. Здесь вера неизбежно вырождается в идеологию. Следовательно, универсальная формула «Богу богово, кесарю кесарево» на практике означает степень компромисса между верой и идеологией». Или, иначе говоря, между внутренней свободой и несвободой.