До конца рабочего дня приемной — до 16:00 — Дима так и не дотерпел. Где-то в полчетвертого щуплый мужичок с лицом алкоголика стал громко плакаться на свою жизнь и просить всех, кто впереди, пропустить его без очереди. Человека три его нехотя пропустили, но потом коса нашла на камень — на очередную тетку, разжалобить которую не смогли бы и три тысячи хромых котят. Вдвоем они устроили безобразную перепалку, на шум которой прибежала охрана. Все посетители приемной с плохо скрываемым злорадством ждали, когда возмутителей выставят вон, но охранники ограничились предупреждением и вернулись к своим делам. Шуметь мужичок с теткой перестали, но собачиться — нет. Послушав их шипящие реплики пару минут, Дима не выдержал и вышел на улицу. Его примеру тут же последовали еще три человека.
— Ну и гадюшник, — прокомментировал, натягивая перчатки, высокий парень — студент, который приходил просить за арестованного директора академии, в которой учился.
Никто ему не ответил, но все вышедшие из общественной приемной ВПП «Единая Россия» ощутили, как их на мгновение объединило молчаливое согласие.
У офиса «Форес Дарк» Дима был через полчаса. Привычно прошел уже привычным маршрутом, поднялся на второй этаж, подошел к двери и собрался ее открыть, но услышал доносящиеся из комнаты голоса и замер. Один голос, несомненно, принадлежал Вирджилу, а второй… второй голос Дима тоже знал и сейчас мучительно пытался сообразить — кто же это такой знакомый может быть здесь и разговаривать с Вирджилом. Но тут прозвучало имя, моментально все объяснившее.
— Александр Викторович, — сказал Вирджил, — я понимаю ваши доводы и принимаю их. Я весь ваш и вы это знаете. Но я, в отличие от вас, родился и вырос в этой стране. И хочу вас уверить, не все так просто, как вы представляете.
Ответ Барона звучал с некоторым раздражением:
— Давайте прекратим этот никчемный разговор. План мероприятий утвержден, ни вы, ни я не можем никоим образом на него повлиять.
Вирджил ничего не сказал, но, видимо, что-то сделал, потому что Барон запнулся на мгновение, потом продолжил более миролюбивым голосом:
— И то, что я родился не в России, ничего не меняет. Я — русский. И я не вижу своей судьбы отдельно от судьбы России. Именно Россия выходила меня, отогрела и вернула уверенность в своих силах. И, простите за откровенность, у меня к этой стране — самые нежные чувства. Как у Мастера — к Маргарите.
— Хорошо, если как у Мастера, — Вирджил тяжело вздохнул, — а не как у доктора Фауста.
Дима слушал, затаив дыхание, но в этот момент по лестнице послышались поднимающиеся шаги и — куда деваться — пришлось постучаться. Разговор моментально стих и Дима, дождавшись «да, войдите» Вирджила, толкнул дверь.
— Здравствуйте, — сказал он, заходя, и, словно только что заметив Барона, выпалил:
— Ой. Тоже здравствуйте, Александр Викторович.
Вирджил фыркнул, а Барон поджал губы и сухо ответил:
— Вам того же, — повернул голову к Вирджилу, — а вам — до свидания.
И четким, почти строевым шагом вышел за дверь. Вирджил проводил его взглядом исподлобья, поморщился в ответ на звук хлопнувшей двери и посмотрел на Диму.
— Садись, рассказывай.
Дима свой монолог уже обдумал по дороге, поэтому тушеваться не стал.
— Тягостное впечатление, — сказал он, отодвигая от стола стул и садясь на него, — я, конечно, понимаю, что это очень специфическая выборка, но — все равно… Если хоть на минуту представить, что я увидел достоверный срез проблем всех россиян, то девяносто процентов их корней — в алчности, тупости и бесчеловечности чиновников. Я понимаю, что это не так, что народ в приемную идет специфический и по специфическим проблемам… как вы правильно выразились — «с челобитными к царю»… именно к царю, а к кому еще идти с жалобой на царевых холопов?.. Но все же я другого ожидал.
— Чего? — быстро спросил Вирджил.
— Ну, во-первых, там все просят за себя, понимаете? За весь день там один человек был, который пришел не за себя просить, но она — журналистка. Возмущалась несоответствием манифеста «Единой России» и окружающей действительности. Еще тетка одна для отца-ветерана квартиру выбивать пришла, но, по-моему, ключевое слово здесь «квартира», а не «отец». Вообще, там все уверены, что их несправедливо обделили, но к одним почему-то испытываешь сочувствие, а к другим — нет. И как-то… понимаете, они так хорошо подходят к друг другу — эти обиженные и их обидчики-чиновники — как две стороны медали. И те, и другие думают только о себе, понимаете? Не все, конечно, но большинство. И очень это взаимосвязано — ведь если бы никто не предлагал чиновникам взяток, так они бы их и не требовали. Другое дело, что с взяткой все получается проще, быстрее и, в конечном счете, дешевле, чем без нее, но одних ли чиновников в этом вина?
Вирджил хмыкнул, но ничего не сказал.