Антитезис

— И все? Так мало ли какой у человека внутренний кодекс? Взять вон Сталина — по вашей классификации он запросто «чистым» выйдет. А что — о своем комфорте он не беспокоился, коммунизм строил. Фигня какая-то, вот что я думаю. Что мешает «чистому» быть одновременно тираном и альтруистом, мечтающим железной рукой загнать человечество к счастью?

— Он сам себе и мешает. Непротиворечивая система ценностей может быть либо черной либо белой. Либо стопроцентный альтруист, либо не менее стопроцентный эгоист. Полутона — прерогатива «порченых». Как и душевные метания, и внутриличностные конфликты. Невозможно быть наполовину альтруистом, наполовину эгоистом — и жить в мире с самим собой.

— Ну ладно, — Дима устало махнул рукой, спор начал ему надоедать, — Сути проблемы это не меняет. Вот я — «чистый». Давайте, делайте меня президентом.

— Не-е, — Вирджил ухмыльнулся, — ты «порченый».

— И почему же?

— А то ты сам не знаешь? Хочешь сказать, что живешь в согласии со своей системой ценностей.

— Ну да.

— А как в нее вписываются три гигабайта фотографий голеньких мальчиков от восьми до четырнадцати лет?

— Что? — Дима вздрогнул и шагнул назад. В ушах зашумело. «Как? Откуда?» — К…какие еще фотографии!?

— Всякие. И не лень тебе их каждый раз переименовывать? От кого прячешь-то? От себя?

— Я…Я… вы что? Вы у меня в компьютере рылись?! Да какое вы право…

— Ты спросил, я ответил, — Вирджил со вздохом воздел очи, — да ты не дергайся. Что такого, дело-то неподсудное. Это, в сущности, даже порнографией не считается. И не надо меня ни в чем убеждать. Я и так отлично знаю, что разглядывая эти нежные попки, ты ни разу не позволил себе представить, как втыкаешь в них свой член.

Дима сдавленно пискнул и побагровел.

— Я знаю, что ты просто ностальгируешь по собственной, давно утраченной невинной юности, — безжалостно продолжал Вирджил, — ты себя ассоциируешь с этими голыми детишками и вовсе ничего такого, да-да. Те фотографии, где эротизма больше положенного, тебе в крайней степени отвратительны, это я тоже знаю… кстати, один из признаков латентного гомосексуализма.

Дима был раздавлен, жалок и в крайней степени себе отвратителен.

— Это… это возмутительно, — жалобно сказал он, — вы не имеете права копаться в моем компьютере.

Вирджил плотоядно усмехнулся:

— А с чего ты взял, что кто-то копался в твоем компьютере? Твое отношение к этим фотографиям я что, тоже из компьютера достал? Все намного хуже. Помнишь аппарат, который ты принял за томограф? Это и есть Машина Бланка — тот механизм, что отделяет зерна от плевел. Нужен нам твой компьютер! Мы в голове твоей покопались.

Дима сглотнул и сел на стул.

— Невозможно, — прошептал он.

— Ты совершенно прав. Без такого механизма изложенная выше идея мироустройства бессмысленна. Зато с ним… открывающиеся возможности просто безграничны.

— Невозможно… — повторил Дима.

— Но — только в рамках нашей идеи, — продолжал Вирджил, — в руках нынешних «демократов» такая машина способна натворить массу бед.

— Это что же, — тихо спросил Дима, — ваша идея предполагает, что кто-то будет постоянно копаться у меня в голове?

— А что тебя смущает? Наша идея предполагает также, что тебе тоже придется копаться в чьих-то головах. Право судить подразумевает также и обязанность судить, а ты как думал?

— Но это же — никакой личной жизни!?

— А зачем человеку совершенного общества что-то скрывать? Если он преступник, то пусть отвечает перед законом. Если же не преступник — чего бояться?

Дима чувствовал себя раздетым догола и выставленным на всеобщее обозрение.

— А как же права человека? Право на личную жизнь?

— А кто сказал, что права человека — истина в последней инстанции? Неприкосновенность так называемой «частной» жизни — это закон, который обыватели придумали для самих себя. Тебя же возмущает закон, в соответствии с которым госслужащие при получении квартир стоят впереди ветеранов? Возмущает, потому что это — явная несправедливость, возвёденная в ранг закона. С правом на неприкосновенность частной жизни — то же самое. Не счесть, сколько преступлений прикрыто этим правом, но лицемерного героя нашего времени это не смущает. А вот что сосед сможет узнать про привычку нашего героя ковырять пальцем в жопе — это его пугает больше, чем ядерная война. Хотя ни один закон не запрещает ковырять пальцем в жопе. Улавливаешь аналогию?

— Нет! — зло каркнул Лукшин.

Вирджил, улыбаясь, покачал мясистым пальцем:

— Ну не упрямься, все ты понимаешь. Всем «порченым» присуще желание выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Поэтому они и придумали эту ерунду про неприкосновенность частной жизни. Только поэтому. Ну какой вред будет человеку, если все узнают про его привычку ковыряться в жопе?

— Очень реальный, — сказал Дима, — например, узнает про это его директор и уволит. Чем не вред?

— Ну, во-первых (если уж мы говорим про правовое государство), такая привычка вроде не входит в список поводов для увольнения? А во-вторых, директор сам любит мастурбировать на портрет Петра Первого. И об этом все осведомлены ничуть не хуже, чем о привычках его подчиненных. Что тогда?