Аномалия

Не сложно догадаться, что отношения с Виталиной у меня складывались весьма натянутые: шантаж, ложь, использование своего положения ради достижения цели, представлявшейся подростковой глупостью – а ведь на весах была жизнь пациента, судьба изобретения, способного перевернуть психиатрию, будущее десятков учёных, живших общим делом! Я успокаивал себя тем, что её фантазии быстро разобьются о суровую действительность: одно дело минутная встреча в коридоре, и совсем другое – наблюдать, что на самом деле представляет из себя больной с таким тяжёлым расстройством, к тому же периодически оказывающийся в состоянии паралича. «Ей станет попросту противно находиться здесь, и проблема решится сама собой» – думал я.

Но я сильно ошибался.

Поначалу Виталина появлялась у нас три-четыре раза в неделю, после занятий. Обычно на это время приходился вечерний сеанс полевой терапии. Девушка сидела рядом с пациентом, иногда держа того за руку; по её словам, это было время, когда у них получалось «общаться» друг с другом. Как можно интерпретировать подобное? Богатое воображение? Возраст? Или я должен профессиональным взглядом отыскивать здесь психические отклонения, подозревать индуцированный бред (феномен, возникающий у психически здоровых людей, находящихся в тесном эмоциональном контакте с больным. – Прим. автора)?! А ведь речь идёт о дочери министра здравоохранения! Теперь вы понимаете, что имел я в виду, отчаянно не желая появления усложняющего фактора.

С наступлением каникул девушка стала приходить почти каждый день. Она начала активно участвовать в уходе за больным, порой заменяя медсестёр, просила объяснять ей, что и как лучше делать, и в эти моменты была сама покорность и внимание… Удивление со стороны младшего персонала сменилось уважением, хотя я продолжал считать, что мы имеем дело со своего рода «игрой в больницу», а положительная обратная связь (высокая моральная оценка) и личный интерес к пациенту являются основным её стимулом.

«Телепатическое общение» девушки с К. всё расширялось и расширялось. Виталина стала требовать от работников пищеблока того или иного меню для пациента, включала по своему усмотрению музыку в палате, меняла световой режим и так далее, объясняя это просьбами К. Разумеется, я был в бешенстве: такие вещи непосредственно влияли на программу терапии! Вызвав Виталину в свой кабинет, я строго запретил ей упоминать более про это мистическое «общение» под угрозой сворачивания программы и перевода пациента на интенсивное медикаментозное лечение. Я в красках описал ей, как превращает это людей в безвольных, неспособных мыслить и чувствовать овощей. Сейчас я искренне раскаиваюсь в том, что использовал столь недостойный приём, однако это принесло желаемый эффект: девушка стала во всём слушаться моих указаний, вести себя тихо и аккуратно и более разговоров о телепатии не заводила. Всё теперь казалось управляемым – позже это сыграет свою роль в случившемся кризисе.

* * *

Академик Северцев, надолго занятый известными событиями на Дальнем Востоке и никак до тех пор не вмешивавшийся в происходящее, вернувшись в Москву и узнав из своих источников о масштабах вовлечения дочери во всё это дело, немедленно вызвал меня на разговор. Естественное для отца стремление – не позволить ребёнку потратить те годы жизни, что принято у нас называть лучшими, на нерациональное, случайное увлечение, на самообман, который к тому же может закончиться трагично – делало нас в определённом смысле союзниками. Отец не желает самопожертвования от ребёнка. Я же этого «самопожертвования» откровенно пугался – оно несло угрозу для того, что являлось плодом моей жизни, для моего аппарата.

Кажется, я увлёкся событиями, совершенно забыв рассказывать о течении болезни… Начиная с третьей недели, мы начали вносить в программу небольшие коррективы, стремясь ускорить позитивные процессы. При сохранении тотального мутизма (вид потери речи. – Прим. автора) и отсутствии всякого стремления взаимодействовать с окружающими, реакции сопротивления и агрессии со стороны больного стали заметно ослабевать. Внезапные бессистемные эпизоды паралича, длящиеся от нескольких часов до нескольких суток, также показывали тенденцию к сокращению. Таким образом, в лаборатории в тот момент смотрели в будущее с оптимизмом.