Ангел над городом. Семь прогулок по православному Петербургу

«Выборы в Совет Рабочих
Крестьянских Депутатов. Избраны:
Товарищ Шлема из Губпродкома,
Товарищ Борух из Центропорох,
Товарищ Ицка из Центроспичка,
Товарищ Роза из Совнархоза.
Две грязных рожи из Центрокожи,
И к ним две хайки из чрезвычайки;
Не очень честны, не очень чисты,
За то, наверно, все коммунисты!»

Еще более политически-острой оказалась поэма о восставшем из гроба Карле Марксе, который, приехав в Советскую Россию, попал на допрос в ЧК и, наконец, оказавшись рядом со своим монументом, плюет «скульптуре прямо в лик»:

«… Другой рабочий произнес:
Я б прежде этого не снес,
Я пролетарий, не буржуй,
Но ничего, товарищ, плюй.
Мы все несем тяжелый крест,
И мне понятен твой протест.
Последней бывшая курсистка,
К нему поспешно подбежав,
И руку Марксу крепко сжав,
С дрожащей в голосе слезой
Сказала с чувством: «Вы – герой!», —
И тут же быстро отошла,
И в дверь Совдепскую вошла»…

Однако Федор Знаменский держался на допросах твердо.

«Стихотворение, воззвание Патриарха Лазаря сербского, лично мне не принадлежат, а получены мною, от кого не помню, и хранились у меня как ненужные писания, которые и были бы мною уничтожены.

Стихотворение я сам не писал, а также и не мною было составлено воззвание, подписанное Патриархом Лазарем сербским», – показывал он на допросах в ГПУ и на суде.

По сути, инкриминировать Федору Знаменскому можно было только сокрытие серебряного оклада с иконы Александра Невского. Тем не менее соседство квартиры Знаменского и помещения церкви позволяло переосмыслять в желательном для обвинения направлении самые невинные моменты, связанные с режимом хранения и использования церковных предметов и облачений, и под давлением этих обвинений отец Федор Знаменский вынужден был признать себя виновным, что совершил преступление против существующих законоположений Советской власти. В контрреволюции виновным себя не признал.

10 декабря 1923 года был оглашен приговор. Суд признал Знаменского Федора Ивановича виновным по статье 90 и лишил его свободы сроком на один год. Обвинения по статьям 72, 92 и 180 суд счел не доказанными – пока не доказанными.

В 1924 году арестовали Бориса Львовича Модзалевского. Правда, его из-за поднявшегося скандала освободили, и Модзалевский умер через четыре года на свободе.

Ну, а Федору Знаменскому пришлось пройти через заседание «тройки» ПП ОГПУ, постановившей 10 февраля 1931 года расстрелять его, а имущество конфисковать.

10 мая 1931 года приговор был смягчен: «Знаменского Ф. И. заключить в концлагерь сроком на 10 лет, с заменой высылкой через ПП ОГПУ в Севкрай на тот же срок».

15 мая приговор был приведен в исполнение: протоиерея Феодора Знаменского отправили первым этапом в город Котлас, в распоряжение Котласского оперсектора ОГПУ…

6

Как рассказывает нынешний настоятель храма, протоиерей Константин Смирнов, лихие кавалеристы шашками изрубили иконостас, сожгли архив церкви, а в самом храме устроили клуб для танцев. И в этом рассказе нет никакого преувеличения.

Как видно из документов, 18 сентября 1923 года представители Пушкинского дома побывали в храме Спаса Нерукотворного Образа и увидели там лежащие на полу иконы, куски парчи, книги, металлические канделябры, часть из которых была увязана в большой кусок парчи, лежащий тут же на полу.

Еще более поразительно свидетельство эксперта Государственного музейного фонда Ф. А. Каликина, увидевшего 15 октября 1923 года во дворе Придворных конюшен огромный костер, в котором догорал церковный архив.

Когда читаешь о кавалеристах, выламывавших образа из иконостаса и сжигавших документы в костре, понимаешь, что бесовщина, что смутно и невнятно бродила по толпам людей, собравшихся к квартире Пушкина в январские дни 1837 года, и побуждала к какому-то иррациональному протесту, обрела теперь материальную плоть.

Следы действия этой бесовщины нетрудно было обнаружить на страницах многочисленных исследований и школьных учебников, посвященных Пушкину. Отменить Пушкина восторжествовавшая бесовщина не могла, но сделать его как бы похожим на самое себя – пыталась, и пыталась небезуспешно…

Новая Россия знала Пушкина – друга декабристов, Пушкина – автора «Гаврилиады» (всего лишь приписываемой ему), но Пушкина – друга царя, Пушкина – автора глубочайших по религиозному чувству стихотворений – мы забывали…

И вместе с этим Пушкиным Россия и ее интеллигенция забывала о православном миропонимании, утрачивала нерукотворный образ православной русской культуры.