Андрей Столяров

— Приговор они все-таки не оглашали. О приговоре совершенно точно знают лишь два человека, — показываю пальцем на него, потом на себя. — Возможно, еще Лорд догадывается, и все. И не забывай, пожалуйста, важный аспект. Этот приговор в действительности вынесли не они. Этот приговор мы вынесли сами себе. И теперь сами же будем приводить его в исполнение. Мы — и палач, и жертва одновременно. И даже — зрители, которые пришли поглазеть на казнь. К тому же какое-то время у нас, видимо, еще есть. Погляди на небо — оно пока не сворачивается, как свиток…

— Но это может случиться когда-угодно.

— Да, может, — киваю я.

Вот так мы с Чаком поговорили.

Совершило очередной оборот чертово колесо. Горизонт Судного дня стал на миг ближе.

Это, так сказать, вводная часть.

А теперь позвольте представиться: Илья Коврин, русский, петербуржец, сорока двух лет, доктор наук, последние годы занимался культурологией. Теперь же — прихотливой волей судьбы — сотрудник ДЕКОНа, то есть Департамента ООН по контактам с внеземными цивилизациями.

3

Первое, что я хоть как-то осознаю, это столб черного дыма, медленно, гигантским шурупом вывинчивающийся из земли. У не­го даже шляпка имеется — рыхлая, загибающаяся по краям, как у трухлявой поганки. Причем я это не вижу, а именно осознаю: зрение и сознание у меня странным образом разъединены. Они существуют отдельно, мне их не совместить. Однако че­рез мгновение я все же догадываюсь, что это горит вертолет. Он лежит на боку, точно полураздавленное насе­комое, внутренно­сти его вывалились наружу, а из разлохмачен­ной металлом ды­ры как раз и вывинчивается этот дымный шу­руп. Одновременно я замечаю второй вертолет, наклонивший акулий нос и, видимо, готовящийся к посадке. Но прежде чем он успевает коснуться земли, из открытой двери его высовывается труба, окольцован­ная двумя стяжками, выскакивает оттуда пен­ная струя выстрела, и легкое двухэтажное здание офицерского клуба вспучивается изнутри ярким огнем.

Все это похоже на кадры американского боевика. С одной лишь разницей — здесь напрочь отсутствует звук. Ни один шорох не рождается из пламени, дыма и содроганий. Я отчаянно тря­су головой, и вдруг до меня доходит, что сам я, оказывается, сижу на земле, привалившись спиной к какому-то рез­ко давящему на лопатки углу, обе ладони мои тоже упираются во что-то колющее, по правой от локтя до запястья стекает грязная кровь, а левая нога вывернута так, что вот-вот лопнут натянутые су­хо­жилия. Я ее осторожно сгибаю, это больно, зато похоже, что зре­ние и сознание у меня все-таки слегка совмещаются: я пони­маю, что разнобойная груда досок, вздыбившаяся неподалеку, это то, что осталось от нашего Павильона, действи­тельно — вон лежит дверь, почти целая, блестит медью петель, выдернутых из пазов. А вон торчат ножки перевернутого стола, за которым мы сидели на переговорах. Вероятно, ракета, выпущенная из первого вертолета, угодила точнехонько в галерею между Пави­льоном и Куполом. Конец галерее, поблескивают вокруг оскол­ки стекла. Виллем как раз, за пару минут до этого, прошество­вал по ней внутрь, устроился, как обычно, напротив нас, пощел­кал ногтем по микрофону, давая понять, что к работе готов. Поз­же эту последовательность событий восстановили во всех подробностях. Я же, помимо щелканья, смутно почувствовал некий на­растающий гул, повернул к окну голову, узрел пару транспортных вертолетов, снижающихся над Центром. Двое или трое солдат уже махали флажками, указывая им куда сесть. Совер­шенно обычная, не вызывающая тревоги картина. И вдруг — точно выдернули из головы один цветной слайд и мгновенно заменили другим: дым, огонь, разрушения, земля, усыпанная обломками. Удивительно, что я уцелел. Боже мой, а сам Виллем, а Дафна, а Чак и Ай Динь?..