Андрей Столяров

В кровавом вихре, пронесшемся по стране, прошло незамеченным одно печальное обстоятельство. Сгинуло с лица земли крохотное племя икомо, обитавшее в долине, на юге, между двух мелких рек. Икомо не относились ни к тутси, ни к хуту и по­тому были чужими и тем, и другим. Они просто без всякой вины попали в огненный ураган. Когда французские миротворцы вошли в Руанду, медленно и осторожно продвигаясь вперед, то на пепелище одного из поселков они нашли девочку четырех-пяти лет, к тому времени почти умершую от голода. Девочку положили в католический госпиталь, а потом, чудом выжившую, передали в миссию, которую возглавлял священник Гийом Де­либ. Как ее зовут, девочка сказать не могла, и священник дал ей имя своей матери — Дафна Делиб. Очень быстро у девочки обна­ружились большие способности: через полгода она освоила фран­цузский язык, еще через год — программу начальных клас­сов католической школы. Священник Гийом Делиб был уже стар и после отставки, вернувшись во Францию, взял Дафну с собой. Он официально оформил над ней опекунство, и таким образом Даф­на Делиб стала французской гражданкой. Она с отличием окончила среднюю школу, затем — колледж и университет, где специализировалась в об­ласти этнической пси­хологии. Получив степень магистра, Дафна несколько лет прорабо­тала в Наци­ональном научном центре, написала две монографии, более сот­ни статей, издала книгу «Школа ненависти» по материалам ру­ан­дий­ской резни, которая стала международным бестселлером. Книгу перевели на множество языков. Дафну начали приглашать на радио и те­ле­видение, где она быстро превратилась в од­ну из медиазвезд. Попу­ляр­ности Дафны Делиб мог позавидо­вать лю­бой политик, и это, видимо, сыграло не последнюю роль при отборе экспертов в наш Центр.

— Странная прихоть судьбы, — заметила Дафна. — Если бы не кровавая круговерть, которая уничтожила весь мой народ, я, наверное, так бы и прожила всю жизнь в той деревне — вышла бы замуж, украсила бы себя племенными татуировками, родила бы десятерых детей, сидела бы сейчас на корточках у костра — варила бы похлебку из корешков или лепила бы глиняные горшки… Двадцать тысяч погибших икомо — цена моего нынешнего благополучия…

Я чувствовал ее одиночество. Как будто сам оказался на мерзлой планете, где, кроме меня, других людей нет. Спокойное и вместе с тем непереносимое чувство: везде быть чужим, нигде тебя не примут как своего. Наша близость, которая в «инциденте первого дня» возникла как бы сама собой, была для нее досочками, проложенными через болотную хлябь: один шаг в сторону — и тебя проглотит чавкающий кошмар. По этим досочкам нам и при­ходилось брести: мы в тайне от всех ставили свой собст­венный, рискованный эксперимент. Нам уже было ясно, что я могу сканировать сознание Дафны и что это есть следствие того же «инцидента первого дня», когда удар психогенного поля каким-то образом трансформировал у меня в мозгу тонкие нейронные связи. Что-то там, похоже, закоро­тилось, что-то сомкнулось, создав структуру, обеспечивающую межличностный резонанс. Отсюда следовал важный вывод: не только арконцы могут осуществлять экстрасенсорный контакт, такими же способно­стями, по крайней мере в потенциале, обладает и земной человек. Мой сон, когда я попал в детские воспоминания Дафны, был однозначным и четким тому подтвер­ждением. Мы с Дафной разобрали его по винтикам, подробно об­судили каждую его значимую деталь и пришли к убеждению: ни о ка­ком случай­ном совпаде­нии здесь речи не может быть. Если их, как две кальки, нало­жить друг на друга, они совместятся бук­вально один к одному. Уверенности нам добавили и последую­щие сеансы: с каждым разом я проникал в сознание Дафны все легче и легче.

Мне трудно объяснить, как я это делал. Тут было в точности как с компьютером, где проще что-то показать на экране, чем выразить по­следовательность действий через слова. С той, прав­да, разницей, что здесь и показать ничего было нельзя. Я просто — осо­бым образом — «поворачивался» внутри себя, слегка напрягался, входил в некий диапазон, ощущаемый по чуткой, как бы «натянутой» тишине, снова чуть-чуть поворачивался, под­страивая несущую аудиовизуальную частоту, и вдруг обра­зовывалась картинка, дышащая чужими эмоциями.

Ощущения, надо сказать, были не из приятных. Тот темный ужас, который Дафна упрятала в подсознание, те­перь снова всплывал и просачивался в меня своими ядовитыми испарениями. При экстрасенсорном контакте мы с Дафной образовывали как бы единую личность и то, что раньше принад­лежало лишь ей, теперь становилось также — моим. Иногда мне каза­лось, что я больше не выдержу тех жутковатых картин, которые возникали спонтанно: псы, раздирающие мертвого человека, солдаты, бросающие факелы в окна домов, дымящиеся остатки хижины, где под черно-красными углями, будто освежеванная земля, еще дергается что-то полуживое.