Андрей Смирнов

таки у епископа Готфрида Зверюгу.

Поезд   виконта   Безьерского   состоял   приблизительно   из   шестидесяти   рыцарей   и   дам

благородного  происхождения,   а что  же  до  прочих  сопровождающих:  оруженосцев  и  слуг  самого

разного   звания,   то   их   было   вчетверо   или   впятеро   больше.   По   дороге   к   нам   прибился   балаган

бродячих циркачей и жонглеров.

Жонглерами   здесь   почему-то   называли   певцов   и   музыкантов.   Впрочем,   жонглировать   эти

артисты тоже умели. Виконт разрешил им ехать позади рыцарей и дам, но перед оруженосцами, к

большому неудовольствию последних — ведь многие из них также были знатного рода. На стоянках

жонглеры развлекали нас трюками и песнями, а также декламированием стихов. Впрочем, музыки и

поэзии у нас и без этой компании было вдосталь — почти половина рыцарей из свиты виконта и

даже  несколько дам  именовали себя  «трубадурами»,  а посему полагали себя вправе терзать  слух

окружающих. Музыка была еще ничего, но вот смысл, как сказали в России, смысл этих стихов без

пол-литры не поймешь. Я честно пытался разобраться. Положение рыцаря обязывает. Особенно если

сам рыцарь слывет незаурядным сочинителем. Но въехать в это словотворчество было не легче, чем

скакать   по   болоту.   Вроде   бы   и   о   любви   поют,   но   настолько   туманно   и   запутанно:   один   намек

указывает на другой намек, третий — на неведомую тебе фразу, содержавшуюся в песне какого-

нибудь  другого   трубадура,   и  так  далее.  Казалось,   чем   запутаннее  песня,   тем  больше  похвал   она

вызывает у окружающих. Чтобы не показаться окружающим полным валенком, вопросов я старался

не задавать и по возможности делал вид, что в творчестве сем являюсь экспертом. Мое положение

осложнялось   тем,   что   настоящий   Андрэ   де   Монгель   тоже   же   был   трубадуром,   и   отнюдь   не

безызвестным. В начале путешествия до меня не раз и не два докапывались — хотели, чтобы я спел

что-нибудь   свое.   Особенно   замучили   дамы.   «Эн   Андрэ,   а   это   не   вы   ли   сочинили   кансону,

посвященную   одной...   не   будем   называть   ее  имени...   хи-хи-хи...   марсельской   баронессе?»  Чтобы

пресечь домогательства, я во всеуслышание заявил, что дал обет десять лет не трубадурствовать.

Сработало. От меня отстали.

Я выяснил, что все здешние песни делились на две большие группы. Те, в которых пелось о

любви  (а  таких  было  большинство),  назывались  кансонами,  а  те,  которые были  посвящены  всем

остальным  событиям (например, войне,  политике, нравам тех или иных владетельных синьоров),

назывались сирвентами. Я также понял, что когда песня заканчивалась и начиналось ее обсуждение,

ни в коем случае нельзя было говорить ничего вроде банального: «Мне понравилось» или: «Мне не

понравилось».   Следовало   выдать   что-нибудь   типа:   «А   вы   заметили,   в   этой   кансоне   есть

определенное   изящество?   Вот,   например,   во   второй   строфе?..»   —   и   значительно   при   этом

посмотреть на ту даму, которой предположительно эта кансона была посвящена. Дамы и трубадуры

тут же приобретали столь же значительный и понимающий вид и переключались на следующую

жертву, которая должна была выразить свое мнение по поводу услышанного.

Надо   признать,   что   среди   заумной   лабуды   редко,   но   попадались   и   интересные   вещицы.

Хороши были, например, сирвенты Бертрана де Борна. Но когда один из рыцарей стал вспоминать

кое-какие старые сочинения этого трубадура, виконт Роже тут же приказал ему замолчать.

— И не вздумай этого в Тулузе петь,  — прибавил  Роже,   — забыл, кто брат Раймондовой

Иоанны?   Скорее  всего,   он   и  сам  на  турнире   будет.   Так  что  помалкивай.   Ссориться  из-за  тебя  с

английским королем мне неохота.

«Ага, — подумал я. — Есть шанс поглядеть на самого Ричарда Львиное Сердце». И заодно

убедиться,   что   мои   галлюцинации   соответствуют   (или   не   соответствуют)   истине.   М-да...   Моя

история закручивалась посложнее, чем местные кансоны. Истина, Ненависть и Сила. И все-таки, кто

этот «отшельник» такой?.. Ведь может же быть, чтобы он и в самом деле был… Нет, это полный

бред.

А что он там говорил насчет Испании? Ехать или не ехать?..

Ладно, подождем. Посмотрим.

А пока повеселимся.

* * *

Тулуза.   Граф   Раймонд   встретил   своего   непокорного   (воевали   и   не   раз)   вассала   Роже   с

отменной любезностью. Видимо, на этот год приходилась мирная полоса их взаимоотношений.

Графу   Раймонду   на   вид   было   лет   тридцать   пять.   Среднего   роста,   с   темными   волосами   и

смеющимися   глазами,   он   двигался   с   прирожденной   грацией,   а   беседы   вел   с   такой

непринужденностью, что вмиг очаровывал собеседника. Мы обменялись лишь несколькими словами,

а я уже почувствовал симпатию к графу Тулузы.

Расположились мы не в самом городе, а в одном из предместий. Также поступали и другие

прибывшие на празднество, ибо графский замок не мог разместить в себе всех гостей. Неподалеку от

шатров уже велись работы по сооружению будущего ристалища: там возводили изгородь, ставили