Андрей Смирнов

огромном черном жеребце, по сравнению с которым даже Зверюга начинал казаться не таким уж

большим   и   не   таким   уж   злым.   Помимо   меча   и   копья,   в   его   вооружении   имелась   также   весьма

солидных размеров булава, которую он любовно поглаживал в перерывах между схватками. На нем

был полный шлем с забралом, и шлема он ни разу не снял, даже в перерывах, когда большинство

рыцарей с удовольствием подставляли разгоряченные лица свежему ветерку, дующему со стороны

Гаронны, протекавшей неподалеку.

Так вот об этом рыцаре. Назовем его, по местной моде, каким-нибудь условным прозвищем.

Ну,   например,   Рыцарем   Ночи.   В   первый   день,   правда,   он   не   совершил   никаких   особенно

выдающихся подвигов (сшиб наземь четырех соперников и более не вызывал уже никого), но зато на

следующий день... Впрочем, обо всем по порядку.

Победителем   первого   дня   был   выбран   де   Фуа.   Король   Альфонс,   кажется,   не   слишком

возражал. Де Фуа, в свою очередь, выбрал какую-то местную красавицу, которую тут же объявили

королевой турнира, все присутствующие дружно выразили ей свою верность, и на этом, собственно,

в этот день все и закончилось. Рыцари и дамы стройной кавалькадой отправились в замок графа

Раймонда — пить, есть и наслаждаться трубадурским пением.

Пока  мы  путешествовали  от  Безье до  Тулузы,   я  как-то стал  свидетелем  куртуазного  спора,

случившегося   между   спутниками   виконта   Роже.   Спор   шел   о   качествах,   необходимых   всякому

доблестному рыцарю. Под конец спорившие сошлись на том, что слагаемых тут пять и они таковы:

любовь, смелость, конь, вооружение и телесная сила.

Конь у меня уже был, равно как и вооружение. В телесной силе недостатка не было, как, смею

надеяться,   и   в   смелости.   А   вот   что   касается   любви...   Не   желая   терять   авторитет,   я   принялся

ухаживать   за   одной   дамой   —   не   слишком   увязшей   в   этой,   черт  бы  ее  подрал,   «куртуазии»,   не

слишком глупой, не слишком богатой, но зато весьма и весьма миловидной. К сожалению, нашему

роману не суждено было прийти к приятной развязке. Следующий день перевернул все с ног на

голову.

...Пропели рожки. Семьдесят рыцарей с одной стороны и примерно столько же — с другой

ринулись навстречу друг другу. Оруженосцы, сидя за спасительной изгородью, впились глазами в

своих рыцарей: а ну как кого-нибудь выбьют из седла! Буде это произойдет, оруженосцу надлежало

бежать выручать своего господина, которого могли иначе попросту растоптать в общей свалке. Хотя

правилами турнира запрещалось причинять оруженосцам какой бы то ни было вред, но бой есть бой,

и распорядителям турнира подчас приходилось прикладывать значительные усилия для того, чтобы

оруженосец мог непокалеченным, в целости и сохранности, добраться до своего господина.

Родриго, само собой, тут же полез в самую гущу боя. Я же надолго завяз в схватке с первым же

своим противником. Наши копья сломались, мы взялись за мечи. Мы обменивались ударами уже

минуты   две   или   три,   когда   сбоку   вывернулся   еще   один   рыцарь,   принадлежащий   к   тулузско-

английской партии. Решил, значит, помочь товарищу.

Хотя по правилам общей свалки не возбранялось нападать на одного даже и вдесятером, мой

противник заорал:

— Арнаут, оставь его! Это мой!

Я оценил его любезность. Еще через минуту, когда он наконец оказался на земле, я крикнул

этому рыцарю, имя которого так и осталось мне неизвестным:

— Благодарю за бой! С вас — никакого выкупа!

Сорок марок, полученные вчера от двух рыцарей, которые не пожелали расставаться ни со

своими конями, ни с вооружением (ведь все это, по праву победителя, принадлежало мне), сорок

марок, в данный момент находящиеся под охраной верного Тибо, приятно грели мне душу. Имея в

запасе такую сумму, можно было позволить себе проявить некоторое благородство.

Заварушка   между   тем   неуклонно   шла   к   своему   апогею.   В   бой   втягивалось   все   больше

участников.

Уже через полчаса оба — и виконт Роже, и де Фуа — ввели в бой резерв: по тридцать рыцарей

с той и с другой стороны. Оруженосцы, спешащие уволочь с поля боя раненых, постоянно путались

под ногами. Так и хотелось огреть кого-нибудь из них мечом.

Это   было   форменное   сражение,   отличающееся  от   настоящего   только   тем,   что   дрались   мы

мечами   с   затупленными   кончиками.   То   есть   таким   мечом   нельзя   было   нанести   сколько-нибудь

серьезного колющего удара, но что до остальной режущей поверхности — то наточены они были дай

Боже   и   отрубить   таким   мечом   руку   или   развалить   череп   —   запросто.   Поначалу   серьезных   ран

старались друг другу не наносить, но в горячке боя все быстро позабыли о своих благих намерениях

и   рубились   в   полную   силу,   тем   более,   повторяю,   что   этот   бой   почти   ничем   от   настоящего   не

отличался.

Очень   скоро   арена,   взрытая   конскими   копытами,   была   усеяна   обломками   мечей,   копий,

топоров, кусками щитов и целыми щитами, кусками попон и лоскутами плащей, ранеными людьми и