Андрей Смирнов

—   Не   знаю...   Может,   и   притворяются.   Только   веры-то   в   них   все   равно   больше,   чем   в

епископов   римских,   которые   в   жиру   живут,   любовниц   при   себе   держат   и   симонией   вовсю

промышляют.

— Симонией? А это что такое?

Тибо почесал в затылке.

— Продажа это, — объяснил он, — должности. Вот к примеру: помрет епископ Готфрид. Кого

архиепископ   Безьерский   на   его   место   назначит?   Известно   кого   —   того,   кто   заплатит   больше.

Местечко-то   теплое.   Слышал   я,   что   и   торги   даже,   бывает,   устраивают.   Это  и   есть  симония...   А

первым симонистом... или симонянином?.. или... ну, этим самым, в общем, был Симон-маг. Он был

чернокнижник и дьяволов слуга. И по наущению сатаны искушал святых апостолов: предлагал им

деньги   за  дар  Святого   Духа!  Представляете,   сеньор  Андрэ,   —  деньги   за  Святого   Духа!  —  Тибо

осуждающе покачал головой. — Апостолы, конечно, не согласились...

— ...в отличие от римских архиепископов, — закончил я. — Так?

Тибо снова почесал в затылке, с опаской посмотрел на меня и осторожно сказал:

— Выходит, так...

— А ты не боишься, что тебя самого за такие слова рано или поздно на костре сожгут?

Тибо сделал большие глаза.

— А чего я сказал-то? Дело-то известное! Вон монахи из Клюни уж который год против этой

самой симонии борются, да и сам Рим ее порицает — да только без толку все. Как продавали, так и

будут продавать. За всеми ведь не уследишь.

—  И  ты,   значит,   думаешь  на  другую  сторону   переметнуться?  Где  все  насквозь   хорошие  и

правильные?

— Ну не знаю я, сеньор!.. Не знаю!.. Выходит, что и так плохо, и эдак нехорошо...

— Ага! — обрадовался я. — Так ты, Тибо, выходит, атеист!

— Чего-чего вы говорите?..

— Атеист — это человек, который вообще ни во что не верит. Ни в Бога, ни в Дьявола.

Тибо испуганно посмотрел на меня и перекрестился:

— Упаси Господь... Ну и скажете ж вы, господин Андрэ...

Некоторое   время   мы  ехали   молча.   Малость   успокоившись   и   придя   в   себя  от   обвинения   в

страшном атеизме, Тибо снова подал голос:

— Все ж таки я думаю, что Рим вернее. Ну не может же быть так, чтоб там вместо слуги

Божьего дьяволов слуга сидел — как меня однажды в том богохульник один марсельский убедить

пытался.   Не  может  так  быть!  Но  и  с  другой  стороны   —  трогать  этих   катаров  и  вальденсов  там

всяких...   боязно   как-то.   А  вдруг   и   впрямь   они   —   верные   Божьи   слуги?   Раньше   ж   как  было  —

язычники   христиан   гнали   и   преследовали.   Мучениям   подвергали   и   на   расправу   диким   зверям

отдавали.   А  теперь  этих  еретиков  жгут  —  а ведь  живут-то они  ну  ровно   так  же,   как  христиане

первые. И очень, господин мой, страшно мне становится, когда думать об этом начинаю... А ведь

это, наверное, и есть помышления диавольские, о которых отец Марк — он в Монгеле приходским

священником был — предупреждал нас часто. Не думайте, говорил, над Писанием, что там да как

было,   а   молитесь   и   верьте.   А   чтоб   думать   над   Святым   Писанием   —   так   на   это   специально

священники и поставлены. А вы ж, дураки неученые, верьте только и молитесь. Это самое главное.

Вот я и верю... Да только все равно убивать еретиков этих не хочется...

— Ну и не убивай. Кто тебя заставляет?

Тибо снова посмотрел на меня широко открытыми глазами. Много чувств было написано на

его   лице:   недоверие,   изумление,   радость,   опаска...   Видимо,   раньше   сьер   Андрэ   де   Монгель

реагировал на подобные рассказы совершенно иначе.

Я дал себе зарок впредь поосторожнее выбирать выражения. Да и религиозных вопросов в

разговоре стараться избегать. Сьер Андрэ был, вероятно, истовым католиком. Так что резкая смена

курса   в   сторону   веротерпимости   будет   выглядеть   слишком   уж   подозрительной.   Даже   для

доверчивого Тибо.

Хотя лично мне было глубоко наплевать и кто тут во что верит, и кто кому тут что продает.

Или не продает. Но это не моя проблема, а Папы Римского. И Господа Бога.

Вот пусть они вдвоем эту проблему и решают.

* * *

К концу дня горы стали более пологими. Дорога постоянно шла под уклон.

Все чаще стали попадаться люди, бежавшие из разоренного Эгиллема. По их словам выходило,

что, ворвавшись в город, наемники Роберта учинили там резню. Сам Роберт едва смог сдержать их.

Впрочем, пострадал не только город. Еще до штурма было разграблено несколько деревень —

надо же солдатам что-то кушать. Тратиться на прокорм своей наемной армии Роберт не собирался.

Зачем, когда есть возможность сделать это за счет противника?

Но в городе он постарался призвать своих головорезов к порядку. Он ведь хотел завладеть

Эгиллемом, а не разрушить его.

По большому счету, его попытки провалились — рутьеры считали город законной добычей.

Заставить их повиноваться грубой силой Роберт не мог: Бернард и его люди укрылись в цитадели, и

их еще надо было выкурить оттуда. А начать разбираться с собственными озверевшими наемниками

означало   дать  осажденным   прекрасную  возможность   ударить   захватчикам   в   спину.   В   результате