Андрей Смирнов

отражаемый   свет   как   «зеленый».   На   самом   же   деле   ничто   в   этом   мире   —   ничто   —   не   имеет

собственного цвета. «Кажется» — вот подходящее слово. Но я промолчал.

Альфаро, решивший, что мне нечего ответить на его последний аргумент, продолжал:

— Я всего лишь хотел показать вам на этом простом примере, что Истина не имеет ровным

счетом никакого отношения к нашему реальному миру. Впрочем, я вижу, что уже утомил вас своими

философствованиями. Значит, наша беседа и наш ужин подошли к концу. Мигель!

Он дважды хлопнул в ладоши. То есть... один раз.

Второй раз хлопнуть он не успел. Я перевернул стол, погребя дражайшего графа под винами и

тарелками.

На секунду или две Альфаро оказался беспомощен. Полагаю, в эти мгновения я мог бы достать

его  ножом,   но  не   успел.   Проклятый   пес  прыгнул   на  меня   и  сшиб  с  ног.   Мне  удалось  ухватить

зверюгу за челюсть, но даже железных мускулов Андрэ де Мон-геля было недостаточно, чтобы долго

сдерживать   Раура.   Жаркое,   смрадное   дыхание   пса  обдавало  мне   кожу,   а  оскаленная,   брызжущая

пеной пасть постепенно приближалась к моему лицу... И тут я всадил ему в шею серебряный нож. Из

горла пса вырвалось что-то напоминающее хрипение... Это было последнее, что я помню, потому

что в  следующий  миг  башмак кого-то  из  двуногих  псов  графа Альфаро ударил  меня  в висок.   И

наступила тьма.

...Когда я очнулся — судя по всему, я побыл в забытьи недолго — меня окружали солдаты, а

сам граф Альфаро следил, как слуга очищает его кафтан от соуса и жира.

Рядом с ним в луже крови лежал пес. Раур был еще жив. Тщетно он пытался подползти или

хотя бы поймать взгляд того, кому так преданно служил при жизни и за кого отдал саму жизнь.

Графа он уже не интересовал. Графа Альфаро гораздо больше беспокоила сохранность собственного

кафтана.

Увидев, что я очнулся, знаете, что сказал этот деятель? Он посмотрел на собаку, издыхающую

у его ног, а потом, повернувшись ко мне, сообщил:

—   Ваша   удача   оказалась   больше,   чем   удача   Раура.   Но   моя-то   все   равно   больше   вашей,

любезный   дон   Андрэ...   А   теперь   прощайте!   Мигель,   познакомь   нашего   гостя   с   его   новыми

апартаментами.

Солдаты во главе с Мигелем и Ортоньо подняли меня на ноги и поволокли вон из комнаты.

Глава шестая

..Далеко-далеко   на   северо-востоке   от   замка   Кориньи,   в   центре   небольшого   городка,   стоит

другой замок. В том замке есть  башня, а  в башне — узкое  окошко. У  окна стоит светловолосая

девушка и смотрит в никуда. В другом конце комнаты, на скамье, сидит ее камеристка.

Светловолосая отворачивается от окна. Обычно ее глаза серы, как дождливое небо, и только

тень зелени скрыта в них, но сейчас они мерцают, как два изумруда.

— Пора отправляться, Тереза, — говорит девушка. — Глупый испанец сделал все, что от него

требовалось.

Ее служанка молча наклоняет голову.

* * *

...Мои новые апартаменты оказались именно такими, как обещал граф Альфаро. Восемь футов

в длину,   пять  — в ширину.  Говоря по-русски  — два  с половиной   метра на полтора.  Княжеские

хоромы.

Большую часть камеры занимала кровать. Впрочем, кровать — это громко сказано. Несколько

бревен,   сколоченных   вместе,   и   поверх   них   —   соломенный   тюфяк,   грязный   невообразимо   и

заселенный чудовищным количеством кусачих насекомых.

Мощная дубовая дверь, окованная по краям железными пластинами, удержала бы и Геракла.

Она запиралась на тяжелый железный засов, отодвинуть который — даже если ты стоял в коридоре и

обе руки у тебя были на месте — было не так-то легко.

Еда подавалась  в  щель  в  нижней  части  двери.   Щель  была такой  высоты,   чтобы подсунуть

глиняную миску с похлебкой (премерзкого, надо сказать, качества). В принципе, в щель можно было

просунуть руку — но зачем? До засова все равно не дотянуться.

Еще   в   двери   имелось   малюсенькое,   забранное   двумя   прутьями   окошечко,   через   которое

поступал скудный свет.

Отхожее место представляло собой обыкновенную дыру. Замка не было.

Когда-то   я   прочитал   книжку,   в   которой   узник,   запертый   в   похожих   условиях,   в   течении

нескольких лет прогрызал себе путь на свободу при помощи одной металлической ложки. Можно

было   позавидовать   упорству   этого   парня   и   подумать,   не   перенять   ли   его   опыт,   но   была   одна

проблема — к  моей жратве никаких  ложек не прилагалось.  Предполагалось,  что  узники  должны

проявить фантазию при поглощении пищи...  Впрочем, еда никогда не бывала горячей настолько,

чтобы миску нельзя было взять в руки. Как правило — похлебка была чуть теплой. Можно было

пить ее как бульончик. В первый раз от вкуса бульончика меня чуть не стошнило, второй раз я тоже

вылил  содержимое  миски в  отхожую  дыру,   а вот  на  третий  раз  чувство  голода возобладало  над

естественным отвращением.

Кормили нас два раза в день — утром и вечером. И с первого дня я точно знал, что не выдержу

здесь даже месяца. А поскольку разбить голову о стену — не мой стиль, значит, надо ухитриться