Андрей Смирнов

Я вспомнил все то, что Иммануил говорил о голодных веках, жаждущих крови...

— Но зачем?! Какой в этом смысл?!

Очередная улыбочка.

— И на этот вопрос, Андрэ, я сразу не смогу ответить. Нужно кое-что разъяснить. С самого

начала.

— С какого начала?

— С сотворения мира.

Он вытер руки салфеткой, встал и направился к книжным полкам. Некоторое время постоял

перед ними, изучая расположение книг.

— Где же она... А, вот.

Альфаро  вернулся  назад,  таща  здоровенный   том  в  черном   кожаном  переплете.  На  лицевой

стороне книги никаких надписей не было, имелся только большой серебряный крест.

— Полагаю, вы и в своем будущем должны были изучать Библию...

— Вовсе нет, — прервал я графа. — Там, откуда я пришел, с религией дела обстоят иначе, чем

здесь. Эта бодяга мало кого интересует.

Альфаро укоризненно посмотрел на меня.

—  Вы   что  —  вообще  не  знаете,   что  это   такое?  Да-а,   дикое  же   время  ждет  нас  в   далеком

будущем...

— Это у вас — дикое.

Альфаро вздохнул:

— Ну хотя бы общее представление имеете?

Я кивнул.

—   Сойдет.   —   Альфаро   махнул   рукой.   —   Итак.   Вам   известно,   что   наш   тварный   мир   был

сотворен.   Давайте   назовем  того,   кто  сотворил   его...   да,  давайте  назовем   его  Богом.   Совершенно

справедливым, неизмеримо могучим Богом. Сотворившим мир и владеющим им так, как владеет

своей землей император или король... или,  например, я... Ведь недаром же Его иногда называют

Царем Царей или Князем Мира...

— Вот как? А мне казалось, что Князем Мира называют вовсе не Бога, — перебил я.

— Одно другому не противоречит, — отмахнулся Альфаро. — Иногда Князем Мира называют

Господа   Бога,   а   иногда   —   Его   извечного   противника.   Но   оставим   это   на   совести,   вернее,   на

невежестве тех, кто так говорит. В установленном Творцом миропорядке день сменялся ночью, тьма

— светом, зло — добром...  «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия...»

Поверьте, дон Андрэ, поначалу это был вполне уравновешенный, устойчивый мир. Но потом...

— Потом Адам и Ева скушали яблоко, и все стало плохо, — иронически произнес я.

— Нет. — Альфаро повел рукой. — Не перебивайте меня. Поступок наших прародителей вовсе

не был такой бедой, как это обычно себе представляют. Во всех сотворенных существах изначально

был заложен выбор — подчиняться Создателю или следовать собственной воле. У потомков Адама и

Евы — тоже. Тем, кто вел себя правильно, Он покровительствовал, а тех, кто... поступал иначе...

этих Он рано или поздно карал. Как и всякий нормальный властитель, Он не хотел, чтобы в Его

лесах без Его дозволения били Его оленей, и определенно не желал, чтобы крестьяне, вместо того

чтобы работать на Его полях, занимались разбоем... Особенно Его раздражало, если люди начинали

молиться кому-нибудь другому. И тут я Его понимаю. Я бы тоже разозлился, если бы мои крестьяне

вдруг вздумали платить дань другому синьору. Нет, катастрофа произошла много позже Адама и

Евы.

— Да ну? — Я взял со стола яблоко и громко захрустел им.

—   В   Его   владениях,   —   Альфаро   выдержал   короткую   паузу,   —   появился   бунтовщик.

Мятежник.   Этому   мятежнику,   видите   ли,   не   понравились   сами   законы,   на   которых   издревле

покоился   мир,   в   котором   свет   и   тьма,   добро   и   зло   находились   в   выверенном,   устойчивом

равновесии.

«Нет, — заявил бунтовщик. — Зло — лишнее. Пусть будет только добро».

Прежде наказание следовало за преступлением, и всегда наказание было не меньше, чем сама

провинность.

«Нет, — сказал бунтовщик, — мне не нравится смотреть, как страдают люди. Пусть лучше

наказание — за них всех — ляжет на меня одного».

И знаете, что самое любопытное, Андрэ? Он сумел это осуществить.

— Выходит, вы, граф, имеете в виду не Люцифера, а Христа? — деланно удивился я.

— Именно.

— Но почему тогда — бунтовщик? Ведь Христос был Его сыном?

Дон Альфаро раскрыл книгу:

— Дон Андрэ, вы понимаете латынь?

Я пожал плечами.

— Не было случая проверить. Прочтите — посмотрим.

Когда Альфаро начал читать, я понял, что в латыни не силен. Понимал с пятого на десятое.

Видимо,   уроки   фехтования,   преподаваемые   испанцем,   интересовали   юного   Андрэ   де   Монгеля

больше, чем уроки латыни.

Я покачал головой:

— Нет, не понимаю.

— Ну что ж, я переведу. — И Альфаро перевел написанное на французский.

Речь   шла   о   пророке,   который   по   каким-то   причинам   не   понравился   нескольким   плохо

воспитанным детям. Плохо воспитанные дети стали дразнить пророка. Тогда из леса выбрались две

медведицы и сожрали этих испорченных детишек.

Закончив чтение, Альфаро посмотрел на меня.

— Это Библия, четвертая Книга Царств. Вы находите это справедливым? — спросил он.

— Нууу… я бы так не сказал.

— Тем не менее это типичный пример Его справедливости. Он заботится о своих людях —

точно так же, как, например, я забочусь о своих. Я наказываю их врагов так, чтобы ни у кого больше

не зародилось и мысли покуситься на моих людей, на мои земли или на мое имущество... Знаете,

Андрэ, после того, как я перевешал здесь всех бродяг и нищих, мои крестьяне стали жить лучше. Я,