Андрей Смирнов

перемещение потоков света остановилось и поблекла та неописуемая реальность, которую

созерцал Дэвид; мир вещей выступил вперед, являя себя взгляду человека. Потом вернулись звуки

и запахи. Разговаривали какие-то люди — он не прислушивался к тому, что они говорят. Возникла

чья-то тень, лицо, кто-то посмотрел на него сверху. Дэвид ощутил поток воздуха, когда человек

отошел и понял, что лежит в каком-то большом помещении; он — все еще он, и пора бы уже,

кажется, начать двигаться и что-то делать…

Прошло еще некоторое время, прежде чем он смог сесть: после пережитого было очень

непросто отождествить себя со своим телом. Он как будто бы забыл, как пользоваться руками и

ногами, как говорить и поворачивать голову. Эти навыки возвращались, но не сразу; сев на

кровати, он терпеливо ждал, пока восстановится все. В помещении имелось два ряда кроватей,

часть из них была занята. Присутствовали все члены той учебной группы, в которую входил Дэвид

Брендом — точнее, ему показалось поначалу, что все, но позже выяснилось, что двоих не хватает: Сабройд Рутван и Кейд кен Ниир не пережили инициацию. Некоторые ученики уже пришли в себя

и разгуливали по помещению, негромко переговариваясь, души других по-прежнему пребывали в

тех удивительных пространствах, в которые их выбросило принятое Имя, третьи, как и Дэвид,

находились в процессе возвращения в обычный мир.

Он встал и сделал несколько шагов, ответил на чье-то приветствие, совершил несколько

круговых движений руками, разминая мышцы. Все было так же, как раньше… почти так же.

Когда он подумал о прошедшей инициации, пришло ощущение Имени. Имя притаилось в

нем, как зажженный, но закрытый светильник, как стремительная и свободная птица, отдыхающая

от полета. Он чувствовал Имя почти так же, как ощущал какую-либо часть своего тела — оно

было здесь, с ним, было частью его существа, но до тех пор, пока он не фиксировал на нем хотя бы

толику своего внимания, оставалось незамечаемым и неосознаваемым. Имя служило ключом и

условием для огромного множества новых ощущений, как только внимание Дэвида коснулось его,

оно показало ему огромный мир — тот прекрасный нечеловеческий мир, который он так долго

покидал, когда его сознание по капле перетекало в обычное состояние. Реальность приобрела еще

одно измерение — и это измерение было стихией, к которой относилось Имя. Мир вещей,

доступный глазам, реальность «обычных» энергий, доступная вижкаду — все это показалось ему

теперь лишь маской, неким поверхностным слоем, скрывающим реальность бесконечного

торжества и сияющего великолепия. И тогда он понял, что никогда не жил по-настоящему, что его

предыдущее существование было какой-то игрой, фарсом, копанием в грязи у подножия

сверкающей пирамиды. В той, прошлой жизни, не было ничего подлинного — да и не могло быть,

потому что он был слеп и болен… сейчас же, ему казалось, он прозрел и начал выздоравливать. В

прошлом не было ничего подлинного, кроме, может  быть, Идэль — сейчас она казалась Дэвиду

единственным настоящим отблеском того безграничного счастья, которое, как он видел,

переполняло все и вся — единственным отблеском, что был доступен ему прежде. Прежде ему

мнилось, что любовь — это то, что соединяет двоих, но теперь оказалось, что он знал лишь

кусочек любви, на самом же деле у нее не было границ и она была всё во всем.

Прошло еще какое-то время, и он стал видеть других — прежде всего, учеников, которые,

как и Дэвид, были теперь открыты Свету и жили в нем. Они тоже имели «новое измерение»,

присутствуя одновременно и там, в зале, и здесь, в царстве неописуемой славы. Были и другие

существа, более или менее могущественные — одни проходили мимо Дэвида, не замечая его или

не обращая на него внимания, другие наблюдали за учениками. Здесь были и ангелы, совсем

рядом… Не было слов, но было понимание — намного более глубокое и полное, чем то, что

доступно людям. Дэвид ощутил расположение — поток свежести, аромат улыбки, мелодию

дружелюбия — со стороны некоторых ангелов, заметивших его взгляд. Они смотрели и улыбались

так, как будто бы знали Дэвида давно, с самого его рождения… И, может быть, так оно и было. Он

не осознавал этого блистающего мира, но был его частью; создания, о существовании которых

прежде он и понятия не имел, заботились о нем так же, как родители заботятся о младенце.

Он рассматривал этот странный новый мир, перемещался по нему, одновременно

перемещаясь по залу с кроватями. Он существовал сразу и там и тут, там — лишь какой-то

небольшой частью себя, и при этом он понимал, что мог бы наверное, вовсе уйти из человеческого

мира, перестать присутствовать в мире людей в качестве существа, имеющего физическое тело —

но не делал этого, потому что человеческий мир оставался пока единственной привязкой, связью

между тем Дэвидом, который жил раньше и тем Дэвидом, который начинал жить сейчас;

человеческий мир служил точкой опоры, единственным известным ориентиром. Все остальное

было неизвестным — реальность «магического пласта», усложненная тем новым измерением,