Сергей Вавилов был вынослив. Но чем дальше, тем большее бремя стыда приходилось ему нести. Из президентов советской Академии наук он пробыл на этом посту самое короткое время — пять с половиной лет, был самым широкообразованным и… произнес наиболее постыдные речи. Не для личного благополучия. Знавшие его свидетельствуют о самоотверженной защите им других. Он переступал через свое «я», не только чтобы удовлетворить власть имущих, — он заботился о тех, кто, по его мнению, заслуживал заботы, даже если лично они были ему далеки.
Гинзбург вспоминает, как Вавилов относился к сотруднику ФИАНа, который подавал надежды, но был «довольно плохо воспитан (правда, скорее, это не вина его, а беда, однако дела это не меняет), раздражал своей нервозностью (ее принимали за нахальство) и, наконец, иногда говорил явные глупости. Известно, ум и способности — разные категории. Так вот, я помню выражение лица Сергея Ивановича в ряде случаев: он все видел, несомненно, бывал недоволен, но не реагировал словом или делом и, главное, когда нужно, помогал этому человеку, защищал его»114. Особый вес этому свидетельству придает то, что «этот человек» — сам Виталий Лазаревич Гинзбург115.
Вавилов помогал людям, преданным науке. Наука для него была безусловной ценностью, главным инструментом человеческого прогресса. Но все же и выносливость Вавилова имела предел. У окружавших его сложилось впечатление, что он, от природы физически крепкий, в последние годы жизни, страдая от болезни сердца и отказываясь от врачебной помощи, «сознательно шел навстречу концу»116. Такой уход, во всяком случае, не выглядел политическим шагом, который подвергнул бы дополнительной опасности дело, которому он служил. Но само служение теряло смысл.
Включение ФИАНа в ядерный проект уже не виделось успехом. Вавилов стремился укрепить широкий фронт академических исследований, но «высшие государственные интересы» потребовали, чтобы главный теоретик ФИАНа Тамм и его талантливый ученик Сахаров весной 1950 года покинули институт и фундаментальную науку, уехав «в неизвестном направлении», чтобы посвятить всю свою творческую энергию проблеме военной спецэнергии.
О том, что Вавилов на пороге шестидесятилетия исчерпал свою выносливость, имеется красноречивое свидетельство Анны Капицы. По ее словам, в годы опалы Капицы «Вавилов исподтишка много делал Петру Леонидовичу хорошего», хотя Капица не делал секрета из того, что невысоко оценивал научный уровень Вавилова как физика и без снисходительности относился к ритуалам верноподданности, которые тот исполнял. Тем более супруги Капицы удивились, получив в начале 1951 года приглашение приехать на ужин к Вавиловым домой:
«Мы никогда раньше не бывали у Вавиловых, но мы поехали с Николиной Горы, провели вечер с Сергеем Ивановичем и его женой, и были совершенно потрясены, — мы не могли с Петром Леонидовичем понять, почему он нас пригласил и почему он был так беспредельно откровенен в таких вещах, которые вообще друг другу тогда не говорили. Мы великолепно понимали, и он тоже, что дом прослушивается. И несмотря на это Вавилов был предельно откровенен. Мы с Петром Леонидовичем никогда до конца не могли понять всего этого. Тогда мы только почувствовали, что Вавилову очень трудно и тяжело. И мы не были удивлены, что он скоро умер»117.
Сергей Вавилов умер от разрыва сердца 25 января 1951 года — в восьмую годовщину смерти его брата Николая в саратовской тюрьме.
Примечания к разделу
Моральная подоплека ядерного проекта
1 Цит. по:
4 Особенно беспощадна критика английского биолога, нобелевского лауреата П. Медавара.
5 Здесь и далее цитируются дневники Вернадского [Архив РАН. Ф. 518. Оп.2.Д. 17–24]. Дневник 1938 года приводится по публикации И. И. Мочалова (Дружба народов. 1991. № 2–3).
11 Атомный проект СССР/Сост. Г. А. Гончаров. Т. I. Ч. 1. М., 1998. С. 314;
12 Архив РАН. Ф. 2. On. 1. Д. 1943-94. Л. 84–85; Ф. 2. On. 4. Д. 39. JI. 1–3.