Андрей Сахаров

На этот вопрос помогает ответить сам Мандельштам. Его философия не замечала марксизма. Об этом говорят не только полуфилософские фразы в его физических лекциях — он оставил целую рукопись по теории познания в физике, написанную в годы войны в Боровом. В это курортное место в Казахстане эвакуировали в начале войны слабых здоровьем академиков. Там у Мандельштама установились особенно близкие отношения с В. И. Вернадским и А. Н. Крыловым. Эти два российских ученых были ровесниками, но в остальном людьми очень разными, с взаимоотношениями вполне уважительными, но неблизкими. Мандельштам, моложе их на 16 лет, притягивал обоих, хотя предметы общения сильно различались.

Математик, кораблестроитель, переводчик Ньютона и царский генерал Крылов беседовал с Мандельштамом в основном на темы науки и жизни — в Боровом он заканчивал писать книгу своих «Воспоминаний». Геохимик и мыслитель Вернадский, занятый в Боровом главным образом своими ноосферными размышлениями, беседовал с Леонидом Исааковичем, помимо физики и геологии, о философских идеях столь разных мыслителей, как Гёте, Эйнштейн и даже Ясперс. Имя немецкого религиозного философа, далекого от естествознания, в беседе российских физика и геолога в разгар мировой войны может характеризовать широту их кругозоров.

В философской рукописи Мандельштама, написанной в Боровом, нет никаких «измов» и всего одна цитата (из австрийского философа Витгенштейна): «Zu einer Antwort, die man nicht aussprechen kann, kann man auch die Frage nicht aussprechen», в вольном переводе: «Если невозможно ответить на некий вопрос, то, значит, что-то не в порядке с самим вопросом». А в целом рукопись вопиюще свободно и педагогически ясно излагает позитивистскую точку зрения. Советская философия красноречиво отсутствует в рукописи Мандельштама. Он адресовался не философам, а молодым коллегам, мозги которым промывали профессиональные «матерьялисты».

Похоже, что лишенный привычной ему среды — лаборатории и окружения учеников, бурлящих идеями и вопросами, — Мандельштам, удовлетворяя свою педагогическую потребность, стал готовить лекцию о философии познания для студентов-физиков. В самом появлении этой рукописи проявился его субъективный идеализм в прямом смысле: поразительная личная независимость от тоталитарно-общественных и вполне материалистических обстоятельств.

Эта независимость, возможно, и притягивала к нему Вернадского. Последняя запись в его дневнике — 24 декабря 1944 года — посвящена Мандельштаму, умершему за несколько недель до того. Отметив, что Мандельштам был «из самых интересных идейных ученых, с которыми мне пришлось в последние годы встретиться», Вернадский тут же вспомнил: «Леонид Исаакович рассказывал мне, что ему предлагали принять христианство и остаться в Германии, но он предпочел вернуться в Москву».

Может показаться странным, что Вернадский по столь серьезному поводу отметил этот — далеко не самый важный — факт из биографии Мандельштама. Но в том давнем эпизоде проявилась моральная природа личности, а за этим напоминанием могло стоять неявное сопоставление с другим физиком-академиком, к которому Вернадский относился совсем иначе. Было хорошо известно, что Иоффе до революции принял христианство. Подозревать тридцатилетнего физика в религиозном прозрении оснований не было, и в его крещении легче было видеть готовность идти на слишком большие уступки власть имущим для достижения практической цели — получить хорошую работу в царской России. Ту же уступчивость можно было усмотреть и в демонстративной лояльности Иоффе по отношению к советской власти. На страницах своего дневника, отметив реальные заслуги Иоффе и его талант, Вернадский пишет: «…честолюбец, нечестный из-за этого, морально — я знаю его по Радиевому институту — фальшивый. Верить ему нельзя».

Мандельштам и Иоффе были одного возраста, оба получили высшее образование в Германии и начали свой путь в физике в лоне европейской науки, но на этом их сходство исчерпывалось.

Специальный раздел физики

Обрисованные жизненные позиции Иоффе, Вернадского и Мандельштама характеризуют реальное нравственное многообразие в советской физике. Эти позиции, разумеется, не автоматически воспроизводились в трех главных людских составляющих советского ядерного проекта, но влияли на окружающих самим своим примером.

Непосредственные же влияния трех лидеров на ход событий в истории ядерного проекта были несоизмеримы. Все военные годы, которые Вернадский и Мандельштам провели на курорте Боровое в далеком Казахстане, Иоффе был в центре событий и прикладывал для этого значительные усилия.

В январе 1942 года, по истечении двух лет кандидатского партийного стажа, 62-летний академик стал членом ВКП(б), а в мае — самым высокопоставленным физиком страны: его избирают главой Физико-математического отделения и вице-президентом Академии наук. Сейчас уже не надо объяснять, что академическому избранию предшествовало одобрение ЦК той же самой ВКП(б).