Андрей Сахаров

Почему же теоретик, профессионально подготовленный к анализу сути явлений, не заинтересовался научно-логическим доказательством или хотя бы опровержением роковой теоремы? Кому, как ни ему, было указать — с академической убедительностью — место, где укрыта Кощеева игла советского строя? Почему бесстрашный теоретик остановился — даже не на полпути, а на первой его трети — и удовлетворился, по выражению Солженицына, «худой подменой» первопричины следствием — сталинизмом?²⁴ Почему фундаментальный теоретик не вырвался из «правозащитной текучки» и не занялся «делом себе в рост — крупными системопреобразующими проблемами»?²⁵

Быть может, потому что этот теоретик был физиком.

Хороший физик понимает различие между реальным физическим объектом и теоретическими рассуждениями о нем, даже если этим рассуждениям посвящены многие книги. Физик знает, например, что в начале XX века никакая энциклопедия не могла обойтись без обстоятельной статьи «Эфир» — это понятие было в центре проблем тогдашней физики. А на пятом году столетия возникла физическая теория — теория относительности, решившая сразу несколько трудных проблем, притом безо всякого участия понятия «эфира». Этому слову не нашлось места в новой теории.

Понятия «сталинизм», «ленинизм» и «социализм» имели для Сахарова разные степени «физической» реальности. Наибольшая реальность — у сталинизма. Государственная система, созданная за четверть века под руководством Сталина, надолго пережила его, пережила и разоблачение его культа. Ленинизм в реальном смысле занимал лишь пятилетний отрезок российской истории. И то пятилетие вместило столько крутых поворотов, что охарактеризовать его одним словом нелегко: от военного коммунизма с отменой денег, полной национализацией и ожиданием мировой революции со дня на день до новой экономической политики, объявленной «всерьез и надолго», с возвращением права частной собственности и с призывом «учиться торговать». Притом ответственность за события этого пятилетия с Лениным разделяют и другие исторические фигуры, начиная с Николая Романова, бросившего свою империю в кровавую пучину мировой войны.

И, наконец, «социализм» — в употреблении Сахарова слово даже не двухсмысленное, а трехсмысленное. Во-первых, часть привычных названий: Союз Советских Таких Республик, Герой Такого труда — тут и обсуждать нечего. Во-вторых, поток пропагандистской мифологии, которой власти первой в мире страны с социалистическим названием промывали мозги своим подданным. И, наконец, чувства, связанные со словом «социализм», чувства его учителя Игоря Тамма, возникшие еще до революции.

Сверстники Сахарова уже в детские годы узнавали о социалистической мечте и чаще всего верили, что вполне возможно эту «сказку сделать былью» — словами тогдашней песни. Иные чувства могла вызывать у них же эта сказка в форме государственно одобренного учения, которое надо было сдавать на экзаменах. Тома основоположников «научного социализма» побудили Сахарова вспомнить строки поэта: «Ни при какой погоде я этих книг, конечно, не читал» (Солженицын читал при разных погодах: «…осенью 1941, уже пылала смертная война, я — в который раз и все безуспешно — пытался вникнуть в мудрость «Капитала»²⁶).

Полное доверие к Тамму с его социалистическими идеалами долго не давало Сахарову задумываться о реальном смысле слова «социализм»: «[В 1968 году] мне казалось, что я понимаю, что такое социализм, и я считал, что социализм — это хорошо. Но постепенно я очень многое перестал понимать, и у меня возникло сомнение в правильности наших экономических основ, недоумение, есть ли в нашей системе что-нибудь, кроме пустых слов, кроме пропаганды для внутреннего и международного потребления»²⁷.

Сказав это в июле 1973-го, Сахаров уже не мог всерьез принимать мнение Советского энциклопедического словаря, что именно социализм «победил в СССР в результате Вел. Окт. социалистич. рев-ции»²⁸. Британская энциклопедия, объясняя слово «социализм», начинает с того, что нет определения, годного для разных его приверженцев. Мало что общего было у российских социалистов-революционеров, шведских социал-демократов, германских национал-социалистов, а также у социалистов христианских, арабских, рыночных и всяких прочих. Если же социализм видеть в том, что государство должно заботиться о тех, кто о себе позаботиться не в состоянии — по возрасту или по болезни, то такой заботы на капиталистическом Западе больше, чем было в «первой стране социализма».