Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Елена Георгиевна была в хорошей форме — подтянутая, нарядная, приветливо разговорчивая. Расходились по домам уже ближе к полуночи. Несколько человек задержались еще немного пообщаться. Никто не предвидел путча, пружина которого в как раз в это время раскручивалась, но тем для разговоров и без того хватало. Елена Георгиевна согласилась ответить на вопросы.

Инна Каганова и Леонид Литинский в Сахаровском Центре, 2000-е.

Я задал вопрос, который давно хотел для себя прояснить: «Ел. Георг.! Андрей Дмитриевич в своих „Воспоминаниях“ несколько раз говорил о том влиянии, которое вы оказали на его деятельность. Говоря кратко, что вы привнесли человеческое измерение в его концепции, без этого — несколько отвлеченные и абстрактные. Кажется, он даже употребил такой образ: „Люся наполнила мои построения живым человеческим теплом“. А вот скажите пожалуйста — как Сахаров повлиял на вас? Чему вы научились у Сахарова?»

Всем вокруг тоже стало интересно — в самом деле, что можно перенять у Сахарова? Чему у него можно научиться? Тем более неожиданным оказался ответ Елены Георгиевны.

В раздумье, растягивая слова, она ответила: «Пожалуй, не могу сказать, что я чему-то особенному научилась у Андрея. Даже не знаю, что сказать… Разве что — способности додумывать любой вопрос до конца, не стараться отодвинуть непонятные или неприятные моменты на потом».

Я такого не ожидал — ничего себе! Не нашлось, чему научиться у Сахарова!.. Попытался уточнить (а, может, это было уже много позже, в другой наш разговор на эту тему): «Неужто в молодые годы вы избежали соблазна кружковщины? И никогда не тянуло, столкнувшись с непреодолимой общественной несправедливостью, создавать „Союз борьбы за освобождение…“, искать способов надавить на власть, обыграть ее?». «Нет», — твердо ответила Елена Георгиевна — «кружковщиной ни в каком возрасте не болела и никогда к этому не стремилась».

Наутро был путч, потом — дни и ночи у Белого дома, гибель троих молодых ребят и поражение путчистов. В 20-х числах августа Елена Георгиевна выступала по телевизору с большим интервью, и по собственному почину вернулась к теме «Чему я научилась у Сахарова?». Это выступление можно найти и проверить точность формулировок. Я цитирую по памяти, приблизительно, но смысл сказанного стараюсь передать верно.

Как же истолковать ответ Елены Георгиевны? Нет сомнений в ее искренности, честности, в том, что она лучше всех нас понимала масштаб личности Сахарова и что у него можно было много чему поучиться. Да ведь она и сама как-то призналась, что поначалу Сахарова не поняла.

Действительно, выступая на конференции, посвященной 30-тилетию «Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», Елена Георгиевна сказала, что в свое время, в 1968 году, не оценила сахаровского «Меморандума»[286]. Значит, поначалу она не оценила предложений Сахарова, и только потом, под влиянием мужа, прониклась духом упрямого, ненасильственного отстаивания прав человека перед лицом репрессивной государственной машины? Выходит, повлиял все-таки на нее Сахаров?

Если, однако, поразмыслить — нет, не «выходит». И без «Меморандума» Елена Георгиевна понимала, что единственная возможность — это настойчивое, ненасильственное отстаивание человеческого достоинства. Когда посылала в лагерь посылки подругам своей матери и была «всехней Люсей» — уже тогда понимала. Когда в 1953 году призывала сокурсников не требовать смертной казни для всеми любимого профессора В. В. Закусова — понимала. Когда сгорала от стыда из-за ввода советских войск в Чехословакию. Когда боролась за ленинградских «самолетчиков». Когда ходила на суды над диссидентами…

Все это она делала сама, не под влиянием Андрея Дмитриевича. И значит с полным правом могла настаивать на своей самостоятельности в этом вопросе.

Чего же тогда она не оценила в «Меморандуме»? Того, что это — всеобъемлющий рамочный документ, намечающий контуры возможного справедливого мироустройства? Того, что это — попытка обратить внимание советских руководителей на неизбежную перспективу развития?

А вернее всего вот что: из текста «Меморандума» было не ясно, как далеко готов зайти автор в отстаивании провозглашенных принципов. Просто так, на бумаге, это были всего лишь «слова, слова, слова…». Время показало, что для Сахарова это было много больше, чем просто «слова». Вот этого в 68-м году оценить, наверное, не мог никто.

Август 2017 г.

Владимир Лумельский