Андрей Рублёв, инок

– Ангелы дивны. Кто из них Бог Отец? Неясно…

– Разве это дуб Мамврийский, Андрей? Тот могучий должен быть. А у тебя росток малый. Сказано ведь: под сенью дуба…

– А гора наклонилась. Как так?

Подмастерья недоумевали. Образ, который Андрей творил втайне, запираясь от всех, впрямь был чуден и невероятен. Паче меры необыкновен. И чувствовалось, что обильно, гораздо превосходит все виденное ими когда-либо и знаемое об иконах. Но в этой обильности и заключалось преткновение. Несообразного со всем их опытом было в Андреевом творении слишком много. И дальний вид мельче переднего, тогда как должно быть наоборот. И ангелы будто не на трапезе пребывают в дубраве Мамврийской, а вовсе непонятно где и что совершается с ними. И отчего как будто Сын Божий посередине, а не Отец?

Неодолимым казалось это препинание. Оттого засомневались – а примет ли князь таковой образ? Не смутятся ли попы, епископы и игумены оной необычайностью и несказанностью? И, видя, что самому Андрею плод его трудов радостен, побаивались – не помрачится ли вскоре самым тяжким образом эта радость мастера?

– Князю бы показать… Либо протопопу здешнему… Прежде чем олифу класть, – в замешательстве дергая себя за редкую бороду, предложил Пантелей.

Андрей легко качнул головой.

– Варите олифу, братцы. Не то просохнуть к сроку не успеет. – И добавил веселее: – А про Авраама с Саррой спросите у Олферы.

Подмастерья, не вняв его совету, подняли икону и понесли в сушильню.

Андрей же, покидав в торбу скудные пожитки, объявил, что уходит в Москву и заканчивать им без него. Мартын-дощаник с Игнаткой тоже засобирались с ним.

– А князь придет?.. – страшно разволновался Пантелей.

– Пускай смотрит, – безмятежно ответил иконник.

– Да он же… Да я же… – испуганно заблеял старший подмастерье. – А вдруг ему…Что скажу тогда?

– Скажешь: Андрей, мол, благодарит и поклон бьет… и в молитвах поминает. А большего и не нужно…

– Да как смогу вместо тебя принимать честь за труды?.. Ты что, Андрей?!

– А ты и не принимай, Пантелей, – по-простому сказал монах.

Передав подмастерью ключи и взявши за руку мальчонку, он отправился в путь. Проводив его и обоих дощаников до ворот, вернулся Елезар.

– Может, боязно ему стало?.. – гадал, вылущивая семена подсолнуха. – Что он в ту икону вписал, Бог его знает. И канона такого вовсе нету. Иереи будут в затылках чесать да велят замалевать. Князь осерчает.

– А вдруг да есть канон, – наморщил лоб Пантелей. – Ты вот что, Елька. Сбегай за книжником Епифанием. Он на Святом Афоне был, поспрошаем, как там Троицу теперь пишут.

Уйдя в сушильню, они вновь принялись разгадывать загадки непостижимого и как будто нерукотворного Андреева письма.

…Третий день путники ехали по рязанской глуши, плутая в лесу на едва приметных тропах. Последнюю деревню о трех дворах миновали позавчерашним утром. Вскоре после того и человечьи следы перестали попадаться. Тропами, по которым двигались конные, здесь ходил только зверь. Да еще, может быть, тот, кого искали в этих диких чащах.

– Заблукаем, князь!

Невзор рубил саблей низко нависавшие ветки, торчащие сучья.

– Запоминай путь, – очнулся от дум Юрий Святославич.

– А я что делаю. – Служилец отмахнул здоровенный сук. – Ну а ежели нет тут никакого пустынника, леший его побери? Помер давным-давно? Или зверье сожрало.

Он замолчал, принужденный к тому удручающей отрешенностью князя, длившейся всю долгую дорогу. Но через малое время вновь не утерпел:

– Небось он в дупле живет или в норе. И сам похож на мшистый пень с поганками. Проедем и не заметим…

– Смолкни!

Юрий остановил коня, прислушиваясь.

– Ничего, – покрутил головой Невзор. – Помстилось, князь.

Однако оба не трогались с места. Скоро явственно донесся далекий человечий голос. Он становился то глуше, то громче.

– Близится будто, – удивленно проговорил служилец, не веря ушам.

Стали различимы слова псалмопения: «Услыши, Господи, глас мой, имже воззвах: помилуй мя. Тебе рече сердце мое, Господа взыщу…»

– Вот те и пень с поганками, – сообразил Невзор.

Они поехали навстречу пустыннику, пока не уперлись в такой залом, который и пешему был невпролаз. А голос псалмопевца пропал.

– Потеряли, – досадовал Юрий.

– Эй! – заорал служилец. – Ээээй!

Позади них хрустнули ветки.

– Аль с дороги сбились, люди-христиане? – раздался сильный, гулкий, как из бочки, голос.

Оборотясь, они узрели высокого старца в рубище, с пегой бородой ниже пояса и клобуком на голове. Глубоко засевшие глаза в окружении сетки морщин смотрели остро и взыскательно. В руке отшельник держал лукошко, полное белых грибов.

– Далековато забрели, чада. Пошто в дебре колобродите?

– Ты, что ли, старче, пустынник Петр? – вопросил служилец.

– Петром наречен, сие верно. Да вы-то кто такие будете?

Отшельник расспрашивал без опаски, хотя видел, что незнакомцы при оружии, и мог счесть разбойниками.

– Князь перед тобой… – надменно произнес Невзор, желая внушить лесовику должную почтительность.

Юрий Святославич рукой велел ему молчать.

– Тебя, старче, разыскивали, – промолвил он.