Андрей Рублёв, инок

Он стал рассказывать. Как пленился красотой чужой жены и не находил себе места, яростно грезя ее ласками, в мечтах и в снах обладая ею. Как люто возненавидел ее мужа, своего подколенника, вяземского князя, и зарубил на пиру за не понравившееся слово. Как после того направился в покои к его жене, повестил о смерти мужа и потребовал отдаться. Как набросился, кинул на ложе, рвал одежды, выпрастывая бабьи телеса. И как озверел, получив царапину на шее от ножа. Собственная кровь разъярила, а непокорство ничьей жены взбеленило. Как позвав слуг, велел им тут же, на полу распластать дерзкую бабу, посмевшую поднять на меня оружие. Смотрел, испытывая невыразимое, как отрубают куски от вожделенного тела. Сам весь в крови шел следом за слугами, волочившими ее в покрывале, а на полу дома рисовалась кровавая дорожка. И весь путь до реки проделал пешком, в жадной и злой досаде глядя на сочащийся красным куль. А потом ждал до последнего, стоя почти у края полыньи. Ждал с нетерпением, когда скроется с глаз ком кровавого мяса, ставший в один миг ненавистным, воплощением всех предательств, возмездий и горьких утрат, которыми чередовалась моя жизнь…

Так, со смакованием, дошел до конца рассказа. Иконник слушал с поникшей головой, вцепившись пальцами в край стола.

– Ну, где твоя жалость, чернец? – жестко и хлестко промолвил смоленский князь. – Дымом расточилась! Уже не хочешь в душу мне лезть? Страшно тебе там, в потьмах?!

– Мой страх ничто рядом с твоим страхом, князь, – с тихой скорбью сказал Андрей. – А ты и от карканья ворон скоро бегать станешь, если не очистишься.

Юрий Святославич резким движением нахлобучил шапку. Без слов покинул клеть. На крыльцо его вынесло как из горящего дома. Служилец подвел коня. Но отчего-то князь не торопился сесть в седло. Стоял возле морды жеребца, вдумчиво разглядывая наборную узду. Вдруг порывисто обернулся. В пяти саженях жался к амбару отрок с корчагой в руках, которого князь принял за холопа. Через мгновенье он понял, что ошибся. Никакой холоп не стал бы смотреть с такой ярой, огненной ненавистью. Но удивляла не ненависть, которую смоленский князь привык за свою жизнь встречать всюду – и в глазах врагов, и в лицах тех, кто говорил о дружбе. Щенок был чересчур зелен, чтобы сметь пялиться на него подобным образом. Юрий никак не мог отцепиться от этого взгляда, что-то настораживало его, мешая крикнуть служильцам, чтобы взяли наглеца и сотворили ему деревянную припарку от амбара. Но и тот, по-видимому старавшийся отвернуться, не в силах был это сделать. Будто обоих поймали палкой с крюками на двух концах.

Внезапно князь выругался. Узнав щенка, он более не медлил. Утвердился в седле и ударил коня.

Корчага выпала из рук Алешки, с хрустом развалившись на куски.

…Ночь шумела буйным ветром, скрадывая прочие звуки. Только хлопал и трясся где-то беспризорный ставень. В небе мятежно неслись тучи, между ними плыл белый круглобокий месяц.

К Успенскому собору на Городке подбиралась человечья фигура. Двигалась с оглядками, остановками. Окрестные дворы были глухо темны. Но в соборе горел крохотный, едва различимый сквозь окно красный огонек лампады. Возле паперти кравшегося скрыла густая тень. Уханье тяжелой двери подтвердило, что он вошел внутрь.

В соборе оказалось неожиданно светло. Переменчивый лунный свет бросал на каменный пол причудливые тени. Лампада, поставленная на аналой, казалась излишней. Рядом с ней лицом к алтарной преграде стоял человек, укутанный в плащ.

– Это ты, вяземское отродье? – громко произнес он, не оборачиваясь.

– Я.

На средину храма в большую лужу света шагнул отрок в глухо запахнутой вотоле. Он потянул завязки и сбросил ее на пол, обнаружив на поясе ножны с мечом. Звонко чиркнул металл.

– Я ждал тебя тут и прошлой ночью. Но ты не торопишься.

Говоривший наконец повернулся. На голове у него была круглая княжья шапка, отороченная собольим мехом и расшитая золотом.

– Хочешь пролить кровь в храме?

Вопрос прозвучал с ядовитой усмешкой.

– А перед тем ты, наверное, хочешь сказать мне, что я погубил твою жизнь, лишил тебя всего – имения, родовой чести, службы?..

– Я просто хочу тебя убить. Зарезать, как пса.

– Нет, это я себя погубил и лишил всего, – будто не слыша, продолжал смоленский князь. – А ты… ты тоже сам всего себя лишил, погнавшись за мной. На что ты надеялся, щенок? Месть – деяние не для глуздырей и сопляков. Даже мне она не всегда бывала по силам. Или ты уповал, что Он тебе поможет? – Рука князя вздернулась, указав на Христа в деисусе. – Нет. Он не помогает таким, как я и ты. У тебя снова ничего не получится. А я, – он ткнул пальцем в рубец на щеке, – не прощаю этого.

– Поглядим, – процедил Алексей, шагнув вперед.

За спиной у него раздался топот. Отрок обернулся. С хоров собора спустились прятавшиеся служильцы. Их было двое, с саблями.

– Упрямый, – усмехнулся князь. – В точности как твоя дура-мать.