Андрей Рублёв, инок

– Слыхал, – удовлетворенно кивнула она. – Волчина тот злобесный, князь смоленский, бежал из города чрез седмицу. Да никто как муж мой, протопоп Михайла, упокой Господь его душу, понудил того нелюдя к бегству. Всегда был на обличения греха неистов, душой кипел от неправд. Трудно с ним было уживаться, с мужем моим… – Голос попадьи дрогнул, но, глянув на сына, сейчас же взяла себя в руки. – Не согнуть его было ничем. Так и тот аспид не смог протопопа нашего перебороть. Зато уж отомстил сполна, дом наш ночью подпаливши да дверь подперевши. А в доме ребят было мал мала меньше. Пока муж мой всех в окно покидал да меня проталкивал, сам угорел.

– Не огульно ли вину на князя-беглеца возложили? – мягко спросил Андрей.

– Не огульно, – сдержанно усмехнулась вдова. – Следов конских копыт на снегу довольно утром видели. Зверь тот, душегуб смоленский, в ту же ночь из города пропал. Не пощадил и младенцев Михайловых, всех нас к огненной смерти приговорил…

– Да и ты не бери грех на душу. Не трави себе сердце злословием. Помер обидчик ваш в покаянии за совершённое.

– А что мне от покаяния его? – деревянным голосом произнесла баба, судорожно сцепив руки на коленях. Кивнула на мальца. – Этих спиногрызов покаянием не накормишь, не оденешь…

– От меня ты чего хочешь?

– А что ж, – опять усмехнулась попадья, – может, и верно, с того света прислал мне князюшка свое раскаянье. Того и хочу, чтоб ты, иконник, по-божески рассудил. В начале зимы прискакали ко мне на двор двое каких-то. Одеты были чисто, а глаза у обоих нечистые, шальные да блудливые. Вызвали меня из дому, спросили только, я ли вдова поповская, и кинули ларь на крыльцо. Умчали сразу. К ларю ключ был примотан. Открыла – а там, Господи, помилуй, Богородица, заступи! Серебрища доверху, чеканного и в гривнах, в обручьях и привесках, колтках да прочей кузни. От страха чуть сердце не выпрыгнуло. Захлопнула сундук, в подпол его затащила от греха. К протопопу новому побегла. Так, мол, и так, батюшка, что с ларем проклятущим делать? Знамо дело, не трудом праведным столь серебра нажито.

– Отчего так думаешь?

– Простая у тебя душа, чернец, голубиная, – вздохнула баба. – Верно, потому и к Богу близок. Кто же от честных трудов уделяет столько богатства вдовам и сиротам? В ларе этом не на одну меня с моими оглоедцами серебра, а на десятерых таких, как я. Протопоп наш почесал в бороде да и сказал: утопи, мать, богатство это в реке. Но так чтоб недалече от берега и в приметном месте, в затоне каком. Дело, сразу видать, нечистое, может, и кровь человечья на этом серебре. А к тебе, говорит, неведомо каким путем попало, может, и кривым да не к тому двору пришло. Может, еще стребуют с тебя этот ларь.

– А ты не исполнила его совет, – не спросил, а утвердил Андрей.

– Не исполнила. – Вдова отвела в сторону очи. – Бес попутал. На дворе у себя ночью зарыла, пока земля еще немерзлая была. А ныне с делами повольнее стало, старшие мои, сынок с дочкой, уже в доме хозяйствуют. Вот и к тебе сюда собралась. Прослышала, будто ты в Звенигороде объявился. Ты уж, иконник, подскажи мне, сделай такую милость, как по правде с этим ларем поступить. Поусердствуй Богу. Помолись, что ли. Авось тебе на ум придет ответ. Только мне бы поскорее. В обратную дорогу надо, как бы чего в доме не стряслось. За помощниками моими сопливыми глаз да глаз еще нужен.

Андрей улыбнулся мальцу, перемигнулся с ним.

– Так что ж, помолишься? – заметив их переглядку, баба нахмурилась, поджала бледные губы.

– А ты вот что сделай, – предложил монах. – Пожди до средины осени, потом откопай ларь и возьми себе, сколько совесть даст. Используй на свою потребу. Прочее раздай тем, кто бедней тебя.

Попадья пришла в замешательство.

– Что ж до средины осени? Ты не обманываешь ли меня, чернец? И не молился нисколько. Да по-божески ли рассудил? Ведь ежели по-человечески, так того мне не надо. Не нужно мне серебра этого нечистого…

Андрей встал.

– Сделаешь, как говорю, – наказал он бабе. – Да не думай ослушаться в этот раз. Бога не гневи.

Вдова, тоже поднявшись, поклонилась ему в пояс. Мальчонка спрыгнул с лавки, повторил за ней.

– Ну, коли так, прощай, Божья душа.

Оправив черный убрус на голове и взяв за руку сына, она пошагала в сени.

– Погоди-ка, – остановил их Андрей, идя следом. – Пережди до трапезы, оголодали ведь в пути.

– Некогда мне, к детям поспешать надо.

Получив просимое, попадья торопилась уйти.

– Для чего же малого с собой в такую даль таскала? – едва не осердился иконник. – Уморить его хочешь?

– Уморишь его, как же, – с суровой лаской она встрепала сыну волосы. – Жилистый он у меня, не смотри, что тощий. Со мной идти сам напросился. Пристал как репей, возьми да возьми. На тебя, иконник, поглядеть хотел. Ну, поглядел? – обратилась она к мальцу.

Тот кивнул и снова уставился на Андрея.

– Немой он у тебя, что ли?

– Зачем немой. Не любит просто языком полоскать. Так мы пойдем.