Андрей Рублёв, инок

– Да я-то не на глупостях словеса свои оттачиваю. Кому как не крестнику Сергиеву проникнуться. – Он разложил листы на столе, выхватил один. – Скажи, разве плохо вот это: «И никаких он не стяжал себе стяжаний на земле – ни имения от тленного богатства, ни золота или серебра, ни сокровищ, ни храмин светлых и высоких, ни домов, ни сел прекрасных, ни одежды драгоценной. Но стяжал вместо всего этого истинное нестяжание и бедность, а вместо богатства – нищету духовную, смирение великое и любовь нелицемерную равно ко всем людям…» Либо это? – Быстро выцеплен другой лист. – «Но даже подробно повествуя о Сергии, невозможно понять его до конца, даже если бы кто-нибудь смог изложить все исчерпывающе о преподобном отце, великом старце, который жил в дни наши, и времена, и годы, в стране нашей и среди народа нашего, прожил на земле ангельскую жизнь, закалился в терпении кротком и воздержании твердом…» Или это! – Епифаний стремительно махнул пергаменом у самого лица иконника. – «Так Бог прославил угодника своего не только на том месте, где жил он, но и в других городах, и в дальних краях, и у всех народов от моря до моря не только в Царьграде, но и в Иерусалиме. Не только одни православные изумлялись добродетельной жизни преподобного, но и неверные многие удивлялись…» Что скажешь, Андрей?

Книжник, взволнованно дыша, в требовательном нетерпением воззрился на молчаливого собеседника.

– Хорошо, Епифаний, – коротко ответил тот. – Только чего же ты от князя хочешь? Желание любви к брату ему внушить или чтобы он книжным справщиком у тебя был?

Премудрый сменил нетерпение на недоверчивость.

– Вправду кажусь таким дураком?.. – Он помотал обнаженной головой с обильной плешью в седине. Мокрый клобук сушился на рундуке. – Не-ет. Знаю, кто настраивает князя против меня! Известно, кто расписывает ему иноков несусветными дурнями и роем трутней. И князь в его ловушку попал, и Феофан многоумый туда же угодил! Сладкой отравой оба напитались…

Излив горечь и негодование в продолжительных разглагольствованиях, Епифаний собрал пергамены и попросил:

– Спаса-то покажешь, Андрей? Доныне душа колышется, как вспомню то, что вчера узрел.

– Пусть душа твоя вновь обретет устойчивость, Епифаний, – одними глазами улыбался иконник.

– Не покажешь, – вздохнул книжник и отправился опять скакать через лужи и грязевые преграды.

Андрей проводил его почти до ворот. На обратном пути заметил под навесом амбара бабу-богомолку, как показалось сперва. Вся в черном, она жалась к срубу, терпеливо ожидая подаяния. Иконник направился к ней и, только приблизясь, увидел, что женка не одна. Из-под руки ее глянули любопытные глазенки мальца лет восьми, прятавшегося за матерью.

– Не стой здесь, – сказал Андрей бабе. – Ступай в челядню, там накормят.

Он показал, куда идти.

– Постой, чернец, – окликнула она его, не трогаясь с места. Голос у женки был низкий, глухой. – Мы не милостники. Не бродяжные. Мне бы с Андреем-иконником перемолвиться словом да совета у него спросить.

Монах велел ей идти за ним.

В пустовавшей клети челядни усадил обоих и сам устроился напротив. По торбе на плечах бабы и сбитым до дыр лаптям можно было догадаться, что в пути они пробыли не один день. Худой мальчонка с серым, уставшим лицом отцепился от матери с явным намерением показать себя взрослым отроком. Сел прямо и уставил серьезный немигающий взгляд на чернеца.

– Ты Андрей Рублёв? – Женка взволнованно ворохнулась, но сейчас же успокоилась.

– Говори, что ты хочешь.

Лицо ее было иссохшим от большой скудости и тяготы в житье либо какой-то многолетней беды, состаривших бабу раньше срока. Она положила ладонь на русую голову сына, приклонила его к себе.

– Из Торжка мы. К тебе, богомольнику, за добрым словом по нужде пришли.

– Что ж ближе не нашла кого? – изумился Андрей. – Или не жаль тебе своих и мальчонкиных ног?

– А ты не попрекай меня неразумием, – храня спокойствие, ответила женка. – Знать, не случилось ближе такого, как ты, к святости прикоснувшегося. В леса идти пустынников спасающихся искать – боязно, разбойников много. А про тебя не зря ведь люди говорят, что тебе ангелы являлись. Вот и послушай бедную вдовицу, не отринь, Бога ради.

Малец вырвался из рук матери, отодвинулся и продолжил пристально изучать иконника, знавшегося с настоящими живыми ангелами. Видя, что монах не отвечает, вдовая женка продолжала:

– Попадья я, а муж мой был протопоп нашего собора Спаса-Преображенья. Пять лет назад в доме горе поселилось. Ты небось слыхал про то, как посаженный к нам на кормление смоленский князь зарезал мечом своего подколенного служилого князя? И как жену его, истерзанную, без рук, без ног в проруби утопил?..

Андрей взглянул на мальчонку. Непонятно было, слушает ли тот мать. Но, видно, попадья столь свыклась со своим страданьем, что не считала нужным ограждать от страшных подробностей дитятю.

– Слыхал, – остановил он вдову, чтобы не продолжала.