Андрей Битов: Мираж сюжета

Автор жалеет сам себя и от этого ему становится тошно, потому что он знает о себе все, помнит собственное жестокосердие, помнит, как был несправедлив к отцу, как не читал его письма и прятал их, как боялся предстать перед ним слабым и потому всегда шел в наступление, как предпочитал ему мать и отворачивался от него, когда видел в его глазах слезы, не находя в себе сил утешить его, а еще помнит, как бесился, когда понимал, что похож на него.

У Ольги Шамборант в ее книге «Признаки жизни» есть очень интересное рассуждение на эту тему: «Доводилось ли вам сказать что-нибудь как-нибудь – и вдруг почувствовать, что в вас это сказал ваш отец или кто-то другой родной старший. Да и не только в словах. Вдруг с какого-то возраста начинаешь мочь взглянуть на себя со стороны и видишь свои ужимки, манеры, способ жизни, и видишь одновременно, что прямо блоками как-то получено от родителей».

Битову, без сомнения, довелось это почувствовать, ощутить «душу нерожденной Ксении», довелось извлечь из воспоминаний своего детства и экстраполировать на себя нынешнего, спроецировать на своих детей.

Причем впервые это было описано еще в рассказе «Но-га» в 1962 году (когда родилась дочь Аня):

«Он подошел вплотную и вдруг взвизнул:

– Негодяй!

Как-то неуверенно и неловко, покачнувшись, ударил мальчика по щеке. Рука его сразу повисла, а губы запрыгали.

– Ты хоть о матери-то подумал?! Ну, ладно, меня ты не любишь… я знаю… хоть в день рождения… Но мать!.. Неужели ты?.. – он осекся и испуганно посмотрел на мальчика.

Мальчик закрылся локтем и зарыдал сильнее…

Было очень больно – и тогда он почувствовал на лбу слабое, жалкое, чуть дрожащее прикосновение руки отца. Он схватил эту руку – она была горячая, сухая, со вздутыми суставами пальцев – и прижал к щеке.

– Ты не сердись, папочка… – всхлипнул он. – Уроки я приготовил. Честное слово, папа…

Губы у отца запрыгали, и он отвернулся».

И вот Георгия Леонидовича не стало.

Его сын Андрей вспоминал: «Отец уже не выходил на улицу… Я застал свое сорокалетие в Москве. Он успел меня поздравить по телефону… Через час… Когда я прилетел первым рейсом и стал одевать отца и просунул руку под поясницу… то было последнее его тепло…

Смерть была мгновенна. Он о ней даже не подозревал. А он ведь так ее боялся. Последний день был даже какой-то легкий, хороший…

Лицо у него было красивое, ясное. Кровоподтек на лбу – ударился, когда упал, – почти незаметен. Так ведь, оказывается, врач сказал, больно ему не было: падал он уже мертвый. Он умер даже прежде, чем встал. Мертвый встал и упал…

Но через год он наведался лично, во сне. Будто на улице встретился».

И вот Георгия Леонидовича не стало (повторим это).

Его жена вспоминала: «Горю видела сегодня во сне. Приехал, будто из командировки, только что и стоит у взъерошенной постели, среди общего ералаша…» (О. Кедрова).

Дед умер, и через шесть месяцев после его смерти «среди общего ералаша» родился внук.

Из дневника Ольги Алексеевны: «Приехала Оля, и Ванечка ходит, вцепившись в ее колено, не отпуская ни на минуту».

Вероятно, это еще один из миражей повторяющегося сюжета, прописанного самой жизнью, запечатленного в воображении автора на кинопленке, срезки с которой валяются в корзине под дедовым столом.

1941 год.

Кадр второй – в комнату вбегает мама, снимает Андрюшу с кровати и берет его на руки.

Кадр третий – они вдвоем едут в пустом трамвае, который гремит на стыках, затем разворачивается на кольце, останавливается, и они выходят.

Кадр четвертый – Андрюша с мамой входят в квартиру бабушки, и он ни на минуту не отпускает руку матери…

Иван Андреевич Битов переживет Андрея Георгиевича Битова на три года. Он уйдет из жизни в возрасте 44 лет. Его отпоют в Покровской церкви на Красносельской, где в 2018 году он присутствовал на отпевании своего отца.

* * *

Битов проснулся, оттого что в машине стало душно, просто нечем дышать…

Заглушил двигатель.

Вернул сиденье в исходное положение и приоткрыл дверь.

Потянуло утренней московской свежестью, и стало легче.

Вышел из машины и закурил.

Невольно бросил взгляд на уродливый панельный зиккурат, нависший над ним. Там, на двенадцатом этаже, под самой крышей, в окне на кухне горел свет.

«Оля проснулась, ей на работу»…

Надо уезжать.

Запустил двигатель, вспомнил, как, когда только начинал водить, запоминал мнемонически: «Р-р-р! – на первой передаче до шестидесяти, р-р-р! – на второй до девяноста, р-р-р! – на третьей до ста тридцати, р-р-р! – на четвертой сто шестьдесят. Так едет только 412-й! Так мощно трещит только он! Он отрывает звуки летки-енки, назойливой как пластырь, от моих ушей».

Но то Москвич-412.

ВАЗ-2104 – совсем другое дело…

Через два года после рождения Ивана Андрей и Ольга расстались.

Об этом периоде жизни сына Ольга Кедрова скажет впоследствии: «Андрюшина жизнь запутанная: дети у совсем разных женщин, детей он любит, работать некогда и негде, работать хочется и нужно».