Андрей Битов: Мираж сюжета

Интересно, что в 2007-м году, оказавшись в Крыму, точнее, в поселке Орджоникидзе, об этом же рассуждал и «русский Сэлинджер» Саша Соколов: сюжет, нарочитые коллизии, критические ситуации, интриги – все это на потребу, все это жанровое кино, выдуманное режиссером по законам зрительского восприятия, когда с первых кадров становится ясно, что будет происходить и чем закончится действо. Быть в роли демиурга, безусловно, лестно, пригодно, чтобы потешить собственное самолюбие – точно знать, что было, не испытывать никаких сомнений в происходящем сейчас, наконец, ведать, что будет – во многом упрощает задачу форматирования текста, который в таком случае можно просто собирать как пазл, но тогда в нем не будет ни дыхания слова, ни точного звучания, ни уникальной интонации.

Просто пересказ придуманного сюжета.

Поэпизодный план.

Диалоги, арифметически выверенные языковые конструкции, филологическое чинопоследование, кандидатский минимум, в своем роде.

Битову явно претит нечто подобное, и его роман-диссертация превращается в псевдороман, в пародию на диссертацию. Тем более что писатель хорошо помнил отзыв о его текстах Леонида Максимовича Леонова: «Парень способный, но совершенно не хочет работать над словом». И его ответ классику советской литературы тоже не шел из головы: «Поскольку я уже тогда (в 1965 году. – М. Г.) был убежденным противником “работы над словом”, полагая, что не я над словом, а оно надо мной должно работать, то вполне согласился с мнением мэтра».

Ответ, в котором нет ни доли ёрничанья, но авторская и во многом гражданская позиция, когда внутренняя психология героя, его стиль значительно выше его манеры, его умения социализироваться, быть не тем, кто ты есть на самом деле.

Однако у известной смелости сочинителя свято соблюдать одиночество как единственный источник вдохновения была и оборотная сторона, восходящая к хрестоматийной набоковской надменности. Не случайно во время работы над «Пушкинским домом» Андрей читал именно Владимира Владимировича.

Ольга Шамборант писала впоследствии: «Битову почти никто не был нужен, он сам очень быстро стал молодым дарованием и мэтром в одном флаконе… Битов требовал поклонения, а сам в себе сомневался, ориентировался не на восторги читателей, а на Высший Суд. Расчет в быту, в отношениях с Издателем был для него неуклюжей попыткой соответствовать делам человеческим, по сути, ему неинтересным».

Двухкомнатную квартиру на 12 этаже в доме 132, корпус 4 по улице Профсоюзная Ольга Георгиевна получила от института в 1973 году. Сюда из Кузьминок, где Ольга жила с родителями и сестрой, а также после долгих скитаний по съемным квартирам они и въехали с Андреем.

Здесь в 1977 году у них родился сын Иван.

Читаем в дневнике Ольги Кедровой: «1977 г. 28/V скончался Горя. С декабря Андрюша стал москвичом. 21/IX родился Ванечка».

Дневник выступает в роли приходской книги крещений и отпеваний, в роли безответного свидетеля течения жизни (вести его Ольга Алексеевна начала именно в 1977 году, после смерти мужа), когда «род проходит и род приходит», как сказано у Экклезиаста, которого именно в это время Ольга Кедрова прочитала впервые.

Последние годы Георгий Леонидович Битов много болел, постепенно и неотвратимо утрачивая интерес к жизни, все более уходя в себя, в свою болезнь (он пережил несколько инфарктов), он совершенно перестал интересоваться архитектурой, угасал на глазах, страдал, «проклиная беспомощность любых глотаемых лекарств» (О. Кедрова).

Воспоминания об ушедшей жизни теперь были частью какого-то далеко и безнадежно запрятанного архива, разрозненные части которого лишь изредка можно было обнаружить в записках Ольги Алексеевны.

Читаем: «Удивительно, но за 48 лет, мой отпуск рядом с Горей мы провели только три раза: в 1931 году в Петергофе…проводили дни на кегельбане, а вечером бывали на концертах. Там я слышала и видела живого Зощенко. Что читал не помню, а внешне вижу: небольшой, желтое лицо, никакого позерства… В 1955 году в Зеленогорске… И, в последний раз, в 1960 году в Сартавала». Были еще редкие встречи в Сочи, на стройке «Металлурга», где работал Георгий Леонидович, возвращения в Ленинград из бесконечных командировок и совместные поездки на дачу, но это уже незадолго до Гориного конца.

Может быть, теперь, урывками бывая в Ленинграде, Андрей – «молодой мэтр», многодетный отец, смог посмотреть на своего стареющего отца по-другому, не как Одоевцев, а именно как Битов. Другое дело, что «Пушкинский дом» к тому времени уже был написан, и прежнее ви́дение своего горемычного сыновства так и осталось на бумаге, во многом питая жалость к образу сочинителя, романтизируя его.