Андрей Битов: Мираж сюжета

Значит, все-таки Александр Сергеевич запустил часы в «Пушкинском доме», хотя в предложении, с которого текст предположительно мог начаться – «взглянул на часы – они стояли», они были неподвижны.

Мертвы.

Вообразим себе такую ситуацию – сочинитель оказывается в прострации, думает, что начатый им роман, его же и раздавил, похоронил под толщей смыслов, образов и сюжетных линий. Вынужден рассуждать следующим образом: «…роман мы опишем как жанр такого объема и такой протяженности, при котором невозможно, чтобы автор продержал каким бы то ни было усилием состояние, в котором приступил к нему. Роман – это жанр, в котором неизбежно меняется сам автор, жанр, отражающий, чем дальше, тем больше, изменение не столько героев, сколько самого автора».

Следовательно, происходит изменение автора, который постепенно превращается в другого человека.

Вот этот другой человек «Пушкинский дом» и дописал за одну ночь, или за один миг, или за одну другую жизнь…

Обо всем об этом Битов думает, сидя на крыльце, а затем, докурив, поднимается к себе на чердак, чтобы там продолжить работу, садится к столу и только сейчас понимает, что часы, висящие на стене, идут.

Странно, а ведь он их не запускал…

Или все-таки Пушкин?

Москва Битова

К Москве я придышался.

Андрей Битов

Во дворе дома № 134 по Профсоюзной улице стоит автомобиль ВАЗ-2104, в котором спит человек. Он кое-как устроился на водительском сиденье, которое откинул до упора, поджал ноги, повернулся на правый бок, подложив под щеку правую ладонь, а левой прикрыв глаза, потому что в лицо светит уличный фонарь. Под утро человеку придется проснуться, чтобы запустить двигатель и включить печку, это произойдет потому, что он замерзнет. А пока он спит и ему снится, будто он гуляет по Бульварному кольцу большого средневекового города. Он точно знает, что это не Ленинград, потому что здесь все по-другому – и дома, и улицы, и люди, здесь даже дышится по-другому, но он уже придышался во сне и ему нравится, что ленинградский дух сырости и прелых водорослей, одуряющий запах мокрого цемента и дешевого кислого или сладкого вина уже не преследует его. Выходит, что здесь дышится легче. «А как же быть с дымом отечества? – сам себе улыбается во сне человек. – Да никак не быть! Отечество – там, дым – здесь, и наоборот».

С тем он и переворачивается на другой бок, задевая ногами рулевую колонку, упираясь лбом в подлокотник двери как в дерево, растущее на бульваре, из глубины которого доносится стихотворение Бродского:

Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.

Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан…

И снова человек улыбается во сне – «Конечно, знал Иосиф грибоедовское “когда ж постранствуешь, воротишься домой…”, конечно, помнил латинскую максиму “Et fumus patriae dulcis” и предпочитал он все-таки сладкое вино».

Затем человек отходит от дерева, в которое уперся головой, потирая лоб, садится на скамейку и закуривает – нет, ничего нового, обычный табачный дым забирается в его ноздри.

Оглядывается по сторонам, наблюдает, как абсолютно пустой бульвар начинает заполняться ветром, что раздвигает деревья, шевелит ветви, гонит по дорожкам сухие листья и песчаную пыль.

Это означает, что человек замерз.

Так и есть, застыл.

Он просыпается в машине как-то рывком, судорожно, словно и не спал вовсе, тяжело вертит головой, потому что затекла шея, неловко шарит в карманах, достает очки, надевает их, затем извлекает из бардачка ключи от машины, запускает двигатель и включает печь.

Только теперь становится ясно, что перед нами наш герой, наш автор.

Он лежит на спине, заложив руки за голову, и неподвижно смотрит в лобовое стекло, над которым нависает огромный, как дредноут из картины Феллини «E la nave va» («И корабль плывет…»), двенадцатиэтажный панельный дом, где под самой крышей, в двухкомнатной квартире с видом на Тропаревский лес живет графиня Ольга Шамборант де Вильвер д’Альсест.

А печка меж тем уже раздухарилась, заслонки сопла дребезжат мерно, монотонный звук включенного двигателя убаюкивает.

Сам того не замечая, Битов засыпает вновь.

* * *

Графиня Ольга Георгиевна Шамборант де Вильвер д’Альсест родилась в 1945 году в семье графа Георгия Георгиевича де Шамборанта и Веры Леонидовны Меранвиль де Сен Клер в Москве.