Андрей Битов: Мираж сюжета

Почему именно в Москве, в средневековом Коломенском Андрею вспомнилось его постблокадное детство? Привиделся цветок под названием петров крест, он же потаённица, он же царь-трава, произросший на задах лагерной столовки в Зеленогорске. Да потому что детство – это и есть средневековье человека, когда бесстыдство еще не является пороком, отсутствие навыка не есть глупость, а простодушие суть блаженство неведения, что ушедшего никогда не вернуть.

Прожив в Москве более тридцати лет, в начале 2000-х, Битов заметил, что разница двух столичных городов заключается в первую очередь в том, что они существуют в разных эпохах, в разных временных пластах – Петербург в XIX веке, а Москва в XVII столетии. Это изначальная архетипическая разность смыслов, которые просто глупо сопоставлять, просто невозможно сопоставлять, их можно только принимать и синтезировать – «Я всегда стремился жить в Москве XVII века и добился своего. По крайней мере живу именно с таким мироощущением» (А. Г. Битов).

* * *

Так и уснул в машине на спине перед нависающим над ним двенадцатиэтажным панельным гигантом. Битову продолжает снится, хотя это бывает редко – развитие сновидения после кратковременного пробуждения, – как он идет по Яузскому бульвару, минует Хитровку и выходит к Чистым прудам. Долго блуждает тут по переулкам – Сверчкову, Потаповскому, Кривоколенному – и наконец выбирается к памятнику Грибоедову.

Замирает перед ним – вот уж никак не ожидал, что «Путешествие в Арзрум» получит такое неожиданное продолжение в самом центре Москвы (скорее всего, Бродским навеяло).

Здесь дворник-татарин меланхолично метет палую листву вокруг гранитного постамента.

– Скажи-ка, братец, а кому это памятник? – изображая невежество, вопрошает автор.

– Грибоеду, – вздрагивает уборщик. – Как же это вы не знаете? – в его вопросе звучит укоризна.

– Да вот не знаю… и кто ж он таков, этот твой Грибоед?

– Литератор, – звучит в ответ, – стихи писал.

– Стихи? И какие же?

Нисколько не растерявшись от подобного вопроса, заданного сочинителем не без провокативности, надо думать, дворник кладет метлу на откос зеркально отполированного гранита, в котором отражается гордый профиль Александра Сергеевича, и начинает читать:

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.

– Помилуй, братец, но это же стихотворение написал Александр Сергеевич Пушкин! – не умея сдержать улыбку, восклицает автор.

Не говоря ни единого слова в ответ, татарин поднимает метлу с постамента и, что-то насвистывая себе под нос, невозмутимо удаляется по бульвару в сторону Покровских ворот.

Наверное, думает про себя – «у нас какое стихотворение не возьми, все Пушкин написал». Впрочем, вряд ли он может так рассуждать…

А в руках у автора неизвестно откуда оказывается «Путешествие в Арзрум» А. С. Пушкина (так довольно часто случается во сне, когда безо всякого объяснения появляются, а затем исчезают предметы, необходимые для понимания смысла происходящего). Автор открывает книгу и читает вслух: «Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу.

– Откуда вы? – спросил я их.

– Из Тегерана.

– Что вы везете?

– Грибоеда.

Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.

Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, перед отъездом его в Персию.

Он был печален, и имел странные предчувствия…

Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда с своею молодостью и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностью, уехал в Грузию, где пробыл восемь лет в уединенных неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов».

Чтение закончено и автор продолжает свою прогулку по бульварному кольцу.