Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Те же впечатления, но еще более непосредственно, прямо, зафиксировал в дневнике неизвестный поклонник Белого:

И все смотрим. Оно — это незабываемое, любимое лицо уплывает вниз. Женщина что-то шепчет ему вслед, все громче, громче. Вспомнилось: человека провожают на пароходе, пароход медленно уплывает <…> — близкие ему также вслед кивают, машут платком и повторяют губами: «Не забывай. Думай обо мне». И вот все кончилось. Оборвалась нить. Очнулся, как от сна. Кончилась прекрасная сказка![1797]

А от отплытия гроба до его отлета в золото-лазурное небо, от впечатлений, полученных на похоронах, к сходным по эмоциональной тональности произведениям Белого — уже совсем близко, один шаг. И таинственный незнакомец, подбросивший свой дневник К. Н. Бугаевой, его без труда сделал:

Вспомнил его стих: «Там в пурпуре бури — там бури! Мой гроб уплывает туда в Золотые лазури…» и комок слез подкатил к горлу. Его лирическая душа улетела в лазури — и я… осиротел. Стало скучно жить без этой солнечной души. Все хорошие чувства сжались в комок и спрятались куда-то далеко. Если дорогой туда мы были дорогой в страну музыкальной души, то дорога обратно мне стала дорогою в леденящую пустыню — после заката этого сверкающего из д. Кучино солнца. Солнца в этом плохоньком пиджаке с трагическими складками у губ[1798].

Не исключено, что о чем-то подобном думали и даже говорили на прощании с Белым многие. Ассоциации, мягко говоря, напрашивались. Не исключено, что и Мандельштам помнил стихотворение «Утро» (1907), хоть и написанное после выхода сборника «Золото в лазури», но вполне аргонавтическое и очень подходящее к случаю:

Там в пурпуре зори, там бури — там в пурпуре бури.
Внемлите, ловите: воскрес я — глядите: воскрес.
Мой гроб уплывает — золотой в золотые лазури.
Поймали, свалили; на лоб положили компресс[1799].

Правда, у Мандельштама золотая лазурь превратилась в траурно-черную («как лазурь черна!»[1800]), а корабль «Арго» — в гроб, уносящий Белого, как некогда его героя, старого аргонавта, в холод и пустоту.

Так аргонавтический миф, ознаменовавший рождение Белого-писателя, был использован применительно к его кончине[1801], дал художественную модель, объясняющую смерть поэта и его «посмертье», существование за чертой земного бытия.

ПРИЛОЖЕНИЕ. ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ. ИЗ СТИХОТВОРНОГО ЦИКЛА «ПАМЯТИ АНДРЕЯ БЕЛОГО» (1934)

«Зайцевский» мемуарный список[1802]:

Памяти Андрея Белого