Андрей Белый. Между мифом и судьбой

«Маяковский» слой в творчестве Мандельштама вообще занимал существенное место[1783], а в данном случае аллюзия кажется более чем уместной: ведь Мандельштам обращается к стихотворению Маяковского, написанному по сходному поводу — на смерть Сергея Есенина.

В общем, если считать, что в стихах Мандельштама предполагается смысл, то, безусловно, в анализируемой нами строке никакого повтора слова «лежи» нет; вместо привычного «Ж» должно быть использованное Зайцевым «Т», то есть — «лети».

Облегчить выбор в пользу «лети» может тот факт, что автографа стихотворения «Голубые глаза и горячая лобная кость…» нет — только списки. Допустить, что в них могли быть ошибки, вполне возможно. Следует также учитывать, что рукописное «Ж» и рукописное «Т» выглядят очень похоже, часто — почти неотличимо. Так что многократно повторенное публикаторами «лежи» могло быть следствием не только ошибки записи, но и ошибкой прочтения…[1784] Что же касается Петра Никаноровича Зайцева, то к его немалым заслугам перед русской культурой стоит, на наш взгляд, прибавить еще одну: он оказался самым внимательным и адекватным читателем стихотворения Мандельштама «Памяти Андрея Белого» («Голубые глаза и горячая лобная кость…»).

3. «КАКОВО ТЕБЕ ТАМ — В ПУСТОТЕ…» АРГОНАВТИЧЕСКИЙ МИФ В СТИХАХ О. Э. МАНДЕЛЬШТАМА ПАМЯТИ АНДРЕЯ БЕЛОГО

В заключение считаем важным обратить внимание на еще один источник образности в последней строфе стихотворения «Голубые глаза и горячая лобная кость…» — аргонавтический. Он же, как кажется, служит дополнительным «контекстуальным» доводом в пользу зайцевского «мемуарного» списка, то есть — в пользу «ЛЕТИ» вместо второго «ЛЕЖИ». Приведем интересующую нас строфу снова:

Меж тобой и страной ледяная рождается связь.
Так лежи, молодей, и лети, бесконечно прямясь.
Да не спросят тебя молодые, грядущие те:
Каково тебе там — в пустоте, в чистоте — сироте…

На наш взгляд, в этих строках явственно ощутима отсылка Мандельштама к основным составляющим аргонавтического мифа Андрея Белого[1785], и прежде всего к лирическому отрывку в прозе «Аргонавты» (1904), включенному в сборник «Золото в лазури» (1904). Содержащиеся в цикле Мандельштама многочисленные аллюзии на произведения раннего Белого, символиста и аргонавта, уже отмечались — прежде всего в исследовании С. А. Поляковой[1786], а также в комментариях к указанным ранее изданиям Мандельштама. Несомненно, первый поэтический сборник Белого был у Мандельштама на слуху, и очень логично, что он при создании образа умершего поэта-символиста мог сознательно обратиться к аргонавтической мифологии.

Применительно к интересующим нас строкам (в варианте «зайцевского» мемуарного списка) актуален сюжетный ход, связанный с отлетом от земли (в небеса, в лазурь, к Солнцу). Он, как мы показали уже в первой главе книги, вообще лежит в основе аргонавтического мифа Белого, а в рассказе «Аргонавты» как раз и повествуется о подготовке такого полета/отлета, его осуществлении и печальном результате.

Главный герой рассказа — «мечтатель», «магистр ордена Золотого Руна», «седобородый, рослый старик», «великий писатель, отправлявшийся за Солнцем, как аргонавт, за руном»[1787]. Он, безусловно, является авторским alter ego, хотя примечательно, что Белому, лидеру московских аргонавтов, в то время старость еще не грозила (в период написания рассказа ему было всего 24 года), и писателем он был еще только начинающим. Можно сказать, что, делая героя рассказа знаменитым стариком, Белый игриво моделировал собственное будущее — вполне в духе жизнетворческой практики символистов. Спустя тридцать лет после выхода сборника «Золото в лазури» подобное моделирование могло восприниматься как сбывшееся пророчество: Белый станет прославленным писателем, состарится, но до конца жизни сохранит верность аргонавтическим идеалам юности. Собственно говоря, так оно и произошло. И так же, сквозь призму аргонавтического мифа, воспринимал и описывал Белого Мандельштам в стихах, посвященных его памяти.