Андрей Белый. Между мифом и судьбой

У нас есть очень активные друзья, как госпожа Васильева (настоящая душа нашего Общества)[969], как господин Столяров; талантливый человек: философ, педагог и блестящий лектор[970]. Деятельность наших членов все же собой представляет нечто, особенно учитывая, что отношение к антропософии в России теперь очень изменилось; имя доктора Штейнера в большом почете; хотя есть и противники, — однако господствует уважение к штейнерианству; и есть поле для будущей деятельности.

…………………………………….

А теперь напишу о себе, поскольку у меня есть доверие, уважение и настоящая любовь к Вам. Все-таки трудно найти слова: —

— Разумеется: —

— многого

мне не удалось, — однако… Было удовлетворение: там — думал я — в Дорнахе, есть кто-то, кто действительно нам помогает добрыми желаниями и с любовью следит за нами; это был импульс к работе (были еще и другие импульсы); это была надежда, — точно знать, что моя жена меня ждет, думает обо мне; и по-моему все-таки это не романтизм — так думать, потому что: —

— Нас окружали: холод и голод, и нужда, человеческие боли и человеческие слезы, смерти и убийства… —

— и был еще свет, — сейчас пока рано

говорить об этом удивительном свете

это дело будущего: —

— он прорастал

через боль, через синюшные (от голода и ненависти) лица и белые простертые руки, — так, что можно было ощутить проникающие в метель весну, лето: обжигающие[971] молнии, надвигающиеся раскаты грома: наступление лета: —

— и этот контраст был мне чудом.

Много раз хотелось говорить Асе:

— «Посмотри — на эти разрушенные дома,

растерзанные города, разбитые деревни. Почему же ты не стремишься к нам? И как ты можешь понять, почему мы горды в нашем несчастье, независимы и счастливы, почему мы стали скифами, можем на Западе и на Востоке создавать наш независимый язык[972], потому что мы не только ученики; и переживали в течение всех этих лет то, что в будущем будет новой мыслью».

Потому что —

Потому что —

— слышим: —

— звенящие, светлые и золотые колокола

расцветающего сердца: все снова и снова,

— и всегда: —

— Небо!

— «Что ты можешь знать о свете утренней страны и о звуке утренней звезды?»[973]…

Такими горькими словами говорил я с Асей: и когда наступала ночь, приходили такие слова.

А она?

Слышала ли она?.. —

— Где были ее уши, где были ее

глаза? Без ушей! Без глаз!.. —

Она ослепла, совсем

онемела, оглушена!! —

— И мой

призыв потерялся в пустоте… —

— Так отвечала ее душа на трудности, которые между нами возникли в Дорнахе, где я некоторое время болел и где я был так виноват[974]. Надо иметь сострадание, потому что без сострадания любовь — ничто, а без любви все есть ничто. А — где любовь? Мы же можем развивать колоссальную всемирно-историческую деятельность, исследовать культуры, эпохи и эпопеи и совершать социальные перевороты, — без сострадания — мы подготавливаем бред; мы — камни, да, мы окаменели, когда мы не понимаем человека в его душевных, мельчайших и самых незначительных для истории потребностях; теперь я потерял веру в «колоссальное», в то, что велико. Мельчайшее, имеющее ничтожные размеры, то, что нельзя измерять километрами, — только это меня интересует: все остальное есть «бум-бум», «верблюдоподобно», несвободно; это не… «Байрейт»[975]? Полюби нас грязными, с паразитами и без возможности медитировать и «эвритмизировать», — люби нас в нашем забвении, когда мы передали другим наш свет; да, люби нас в этом ничтожестве так же, как и в величии!..[976] Так мы думали в России[977] — когда были покинуты и у нас не было ни жен, ни мужей, ни учителей, ни одежды, ни книг.

Христос был с нами, дикими скифами: мы и сейчас — скифы.

И кто не заглянет в наш дикий скифский образ по-настоящему, — того и мы не желаем понимать![978]

Это я с радостью понял сейчас — в то время, когда отвечают снегопады: «Ты — один: никто не слышит; и мы падаем, и падаем, и падаем в вечность, — снежинки. Не слышно любимой души издалека; слышно только — под снежинками:

— „А А. умер“[979].

— „Б. — умирает…“

— „В. болеет тифом“.

— „И Г. расстрелян“.

— „И Д. арестован“».

Так это было…

Здесь, в забвении, сильно поднимается незабвенный звук: и человек поднимается к Человеку[980]; и мы видели в грязи окрыленных, крылоруких, крылоногих ангелов — не людей — в людях: —

— окрыленных людей мы видели (как собственно ангелов)

— не

«ангелески», эвритмические арабески, с обязанностью —

— к репетициям!! —

— и без обязанности к душе, с которой

человек все же связан!!!

………………………………….

Именно в это омраченное, голодное время, когда мы наше

«Зимнее странствие» —

— (я имею в виду «Зимнее странствие» Шуберта[981]) —

— переживали, единственный лейтмотив нашей жизни и действий,

— так он звучал:

Eine Strasse muss ich gehen
Die noch keiner kommt zurück[982].