Андрей Белый. Между мифом и судьбой

В тяжелейшие минуты жизни (21–22 годы), когда, казалось, я утратил себя, путь, друзей «справа» и «слева», когда меня ругали антропософы (в Берлине, в Штутгарте), ругали эмигранты, ругали «советские», ругали в Дорнахе и в Москве («ага, — пал-таки!»), когда слетал крик и против доктора и не было ни одной души рядом, — лишь из Аммерзее неожиданно прогудело мне в душу письмо Бауэра <…> (ВШ. С. 394), —

вспоминал он своевременную поддержку со стороны Бауэра.

Это письмо или не сохранилось, или пока не разыскано, но некоторое представление о нем можно составить по публикующемуся ниже ответному посланию Белого (24–26 декабря 1921 года).

Во-первых, письмо Бауэра было, видимо, очень теплым и «доставило» Белому «беспредельную радость: узнать», что Бауэр с «госпожой Моргенштерн до сих пор <…> не забыли» о нем. Маргарета Моргенштерн или была соавтором этого письма, или очень значительно в нем присутствовала.

Во-вторых, в нем выражалась озабоченность судьбой М. В. Волошиной, с которой Бауэр был очень дружен («Вы спрашиваете меня о госпоже Маргарите Волошиной»). Как следует из ответа Белого, Бауэр и М. Моргенштерн пытались помочь ей материально («Я благодарю Вас и госпожу Моргенштерн от имени госпожи Волошиной: деньги на рождественский подарок я как раз в эти дни получил и передал госпоже Ремизовой»). Интересовались они, видимо, и другими общими знакомыми — Т. Г. Трапезниковым, А. С. Петровским.

И в-третьих, М. Бауэр и М. Моргенштерн предложили содействие в устройстве произведений Белого в немецкие издательства. В ответ Белый представил огромный перечень того, что им было написано за всю жизнь, — на выбор.

Однако послание Белого не было деловым и не являлось просто данью вежливости и уважения. Его вполне можно рассматривать как подведение итогов определенного этапа духовной биографии писателя.

Страдающий, униженный, растоптанный женой и антропософской средой, Белый постарался в глазах Бауэра восстановить свою пошатнувшуюся репутацию как литератора и деятеля культуры, а также — как активиста антропософского движения. В этой связи он дал подробнейший очерк своей работы (лекционной, организационной, творческой) за минувшее пятилетие — прежде всего в Антропософском обществе и в Вольной философской ассоциации. Картина получилась весьма впечатляющая.

Но не менее важно для Белого было восстановить свою человеческую репутацию: обосновать свое видение конфликта с Асей, свое представление о путях развития антропософии (подчеркнув принципиальное отличие русской антропософии от западной), рассказать о полной лишений жизни в послереволюционной России (холод, голод, болезни) и о том духовном импульсе, который помогал выжить.

То, что письмо Белого вызвано к жизни раной, нанесенной Асей, и свежим конфликтом с Антропософским обществом, видно даже по месту упоминания о нем в «Ракурсе к дневнику» (запись за декабрь 1921-го):

<…> ссора с Асей; отход от антропософов (письма М. Я. Штейнер[909], Бауэру); ощущение бессмыслия; но под ударами судьбы — почва зашаталась под ногами; нет воли что-либо с собой сделать: переоценка ценностей 10<-ти> лет (и людей, и идей, и себя); начинаю угрюмо убегать от всех (и русских, и антропософов) и угрюмо отсиживать в пивных: так приучаюсь к вину <…> (РД. С. 471).

Послание Белого справедливо назвать исповедальным — настолько обнажает Белый перед Бауэром душу и настолько искренне рассказывает о пережитых обидах. Сам же Белый охарактеризовал его как «послание-бунт»:

Только что отправил Михаилу Бауеру письмо, где ему все-все-все свое выкладываю: нелегко мне было составить это послание-бунт против того, как евритмическое искусство отняло у меня жену (это — факт)[910].

Одно определение другому, думается, не противоречит, так как в своей личной трагедии Белый винил увлечение Аси эвритмией, западную антропософию (формализованную и холодную)[911] и персонально Р. Штейнера. Претензии Белый сформулировал четко и жестко, фактически объявив о разрыве с антропософией и ее создателем.