Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Впрочем, как вспоминал Белый, «увлечения танцами были летучи: вспыхнувши, отгорели, сменясь увлечением фокусами <…>; за фокусами вынырнула страсть к акробатике <…>; за акробатикой последовала страсть к костюмам <…>» (НРДС. С. 323). Однако умение танцевать не исчезло. То, что Белый в «молодости, особенно в первые годы студенчества, много и хорошо танцевал», отмечается в «Характерологическом очерке», составленном в Институте мозга[752]. Танцевал он не только в гостях, но также на литературных вечеринках, проходивших по воскресеньям в 1903–1906 годах в его арбатской квартире: «<…> споры, музыка, шаржи, подчас инциденты, просто танцы <…>», — так характеризовал Белый атмосферу своих «воскресений» в мемуарах (НВ. С. 293). Такое времяпрепровождение (с музыкой и танцами) было вполне типично для молодежи начала XX века, а умение танцевать, думается, не особенно выделяло Белого из среды его сверстников, также обучавшихся в детстве танцам.

Танцевал Белый и в зрелом возрасте. В мемуарах «Между двух революций» писатель с некоторым смущением рассказывал, как однажды («вскоре после Октябрьского переворота») на вечере, который «окончился буйным весельем», в «доме, где было много людей, сочувствовавших революции», он «на старости лет пустился в пляс» (МДР. С. 270). А К. Н. Бугаева[753] вспоминала, что «даже в 1932 году, как-то развеселившись, он „тряхнул стариной“ и пустился вприсядку»[754].

Думается, что имеющихся свидетельств достаточно для оценки полученной Белым в тринадцатилетнем возрасте квалификации танцора как весьма высокой и сохраненной на всю жизнь.

* * *

Через двадцать лет после гимназической «танцевальной горячки» Белый вступает на путь антропософии. Эвритмия — созданное Р. Штейнером «искусство изображения звука слова движением» (ЗЧ. С. 285) — рождается фактически у него на глазах. 28 августа 1913 года в Мюнхене они с Асей Тургеневой становятся свидетелями первого эвритмического представления, приуроченного ко дню рождения Гете, и слушают лекцию Штейнера, объясняющую смысл и цель происходящего[755].

Доктор рассмотрел и не только одобрил, но и рекомендовал вниманию теософов «новое искусство», находящееся еще в зачаточном состоянии, но уже могущее развиваться и как искусство, и как педагогика: «Ätherleib» просится потанцевать; и вот просит танцев и наше тело, но существующие танцы не выражают танца «Ätherleib». <…> В Мюнхене (в Tonhalle) было целое утро, посвященное танцам (с вступительным словом Доктора); юноши и девушки в гречески-негреческих (храмовых каких-то) костюмах двигались, ходили, сдвигались, раздвигались (а то и стояли) в каких-то невероятных сочетаниях: пахнуло чем‐то бывшим-небывшим, забытым, но в жизни этой непережитым → Храмовым: Храмовые танцы — вот чем веет в воздухе <…>, —

передавал Белый в письме Наташе Тургеневой, сестре Аси, свои первые впечатления от эвритмии[756]. Ася также написала об этом событии в книге «Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гетеанума»:

Важным событием стало первое эвритмическое представление, организованное Лори Смит. Были показаны различные групповые упражнения. Несколько молодых людей в белом продемонстрировали упражнения с палкой. Большое впечатление произвело переведенное Лори Смит на язык эвритмии стихотворение Гете «Харон». На ней было желтое шелковое одеяние, в руке — золотой молоток, которым она размахивала и в определенных местах стихотворения ударяла о пол[757].

С первой эвритмисткой Лори Смитс[758], применившей на практике штейнеровскую идею «зримого слова» и таким образом отразившей в движениях физического тела движения тела эфирного, Белый познакомился тогда же. Их встрече способствовала М. В. Сабашникова[759], обучавшаяся у Лори Смитс и восхищавшаяся ею[760]. В мемуарах она вспоминала: