Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Если в принципе не может, то и не может мне 1-го марта, это я понимаю, но все-таки это мой личный вывод, ибо прямого ответа на 5 писем, написанных в течение месяца, нет, что произошло с «Сирином», я не знаю. Если с «Сирином» ничего не выходит, тем самым «Мусагету» еще менее оснований мне помочь сейчас, ибо «Мусагету» я остаюсь должен; если же вопрос в месяце, неделях, то – извините, милый (прочтя 5 моих писем внимательно, Вы поймете колоссальную важность категорического ответа о 1-ом марте и прямо измучивающее впечатление ответа неопределенного) – но неужели же «Сирину» нельзя было объяснить, что, ввиду особой важности для меня субсидии к первому марту, он мог бы в счет «Пут<евых> Заметок» (рукопись, по слов<ам> Ахрамовича, уже у Сирина[3626]) прислать. Если б Вы прочли внимательно 5 моих писем, Вы поняли бы, почему еще месяц тому назад (даже, кажется, полтора) поднял вопрос о феврале и марте, но… Вам некогда было прочесть мои письма. И против этого падают мои «внутр<енние> мотивации», ибо они относимы Вами не к вопиюще важному для меня пункту, а к «литературному обсуждению вопросов теоретических».

–

Тогда скажу: 1) уже 2 недели назад должен был бы я знать, что на 1-ое марта надежд нет, 2) и ответ следовало бы написать, обращаясь ко мне, «Вы (а не вообще x, y, z) не получите 1-го марта» (а не так: «в принципе Мусагет не может авансировать»)…

–

Ввиду крайности срока, нам уже нет времени ждать от Вас дальнейшего разъяснения, что де да «вообще» надо понимать – «в данном случае», т. е. первое марта. И мы иного и не можем вывести: «1-го марта денег ниоткуда не получим: в Москве это знали и, несмотря на неоднократную почти мольбу предупредить заранее, не предупредили. И в этом смысле бессознательно мы оказались в положении очень тяжелом и сложном (не только финансовом, но, главное, в другом, для нас еще более важном).

Сегодняшнее Ваше письмо заставило пережить очень трудные минуты; все планы, к которым мы полтора месяца готовились, – насмарку. И даже: может быть, вопреки внутр<енней> возможности (ко вреду для себя) уехать (почему это так – подробнейшим образом мотивировано в 5 письмах к Вам, дорогой друг.

Но мы с тяжелым сердцем уедем (сундуки оставим в залог в Берлине на хранении: если судьба не позволит вернуться, что мы не допускаем, пусть лучше пропадут вещи, чем теперь же укоренится мысль, что мы надолго от Доктора).

Мы уедем. Ответ Ваш на это письмо уже, верно, нас не застанет (уезжаем через неделю).

Единственно, о чем сетую, что я еще две недели тому назад не знал уверенно, что это так, а следовательно, предполагал обратное (ведь не мог же я полагать, что первое по важности для меня извещение будет прислано к последнему сроку).

Хорошо: но если я понял превратно и «вообще не может авансировать» не вполне касалось 1-го марта, или, если 15-го марта[3627] «Сирин» уже может кое-что прислать, верьте: это было бы невероятно обидно для нас; и неопределенность сегодняшнего письма для меня и бедненькой Аси оказалось бы издевательством судьбы.

Ибо повторяю: 1-ое марта формулировано мной в виде вопроса давно, а внутренняя важность этого Вам неизвестна (ибо у Вас не было досуга ознакомиться с сод<ержанием> писем).

–

Милый друг: я вполне понимаю, что это все досадное недоразумение и не сетую, а тихо горюем мы; и в этом письме, дорогой друг, нет упрека и, верьте, нет той естественной нервности, которая сказалась в моих базельских письмах и которая привела к тому, что Вы сообщили мне, что будете не распечатывать впредь мои письма[3628].

Я только подчеркиваю, что еще в декабре 1912 года серьезно сказал, какие сложности будут у меня в феврале 1913 года. И теперь, в марте 1913 года лишь сетую, что я вовремя не был предуведомлен. Обнимаю Вас,

Борис Бугаев.

P. S. Что наш внезапный отъезд наносит нам ущерб непоправимый, это, надеюсь, понятно Вам, ибо Вы поняли некогда психологию Эллиса, когда он, вернувшись из Христиании[3629], превратно понявши Ваши слова, лежал больной 3 дня, а мы трепетали за него во Франции и писали о нем в Россию. Что имело место для Эллиса, то случилось для нас; но для Эллиса все устроилось в свое время, ибо он понял превратно.