Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Простите, дорогой Борис Николаевич, что я не сейчас ответил на Ваше лаконичное и нетерпеливое письмо. Вы пишете, чтобы я скорее отправил ту карточку, которую сочту нужным. Вот оба эти условия нельзя было исполнить, нельзя и теперь, т<ак> к<ак> в моем распоряжении только солдатская карточка[697], а та, которую я считаю нужным Вам и Петровскому дать, может быть отпечатана братом (Карлом Карловичем) не раньше осени, так как он, переезжая на другую квартиру, все негативы запаковал и отправил на лето в склад. Впрочем, у него один оттиск есть, и он передаст Вам, если увидит Вас до Вашего отъезда в деревню. «Вам», а не Петровскому потому, что для Вас присылаемая мною сейчас солдатская не имеет большого смысла, т<ак> к<ак> Вы меня в наряде Марса не лицезрели. – Может быть, соберусь сняться и здесь, но с Анютой[698], т<ак> к<ак> ни у кого из наших нет ее карточки. Тогда вышлю Вам, как своему дорогому шаферу. – Гостит Касперович. Хаживает ко мне частенько. От Вас в восторге. Касперович столь же культурен, сколь и поверхностен. Впрочем, иного (и того и другого) нечего и ждать от шопеновской помеси польского с французским. Но он мил и прекрасно держит себя. Я ожидал встретить нечто менее симпатичное. На днях он читает лекцию[699]. Вы хорошо сделали, что предупредили меня Вашим P Sумом! Не «Ужасы», а ужас, который я встретил в «Грифе», я предчувствовал, впрочем, получив письмо Петровского, который что-то писал мне о маге[700]. Предчувствовал даже еще ранее, когда писал Вам то, на что Вы отказались отвечать в своем последнем лаконичном XVI письме… Иначе как опечаткой я назвать Ваше обращение к Брюсову не могу[701]. Впрочем, есть люди, которые при непосредственном личном общении с ними оказываются неизмеримо высшими сравнительно с тем, чтó и как они делают. Я лично Брюсова не знаю. Как писатель он не заслуживает таких обращений. Раньше всего он немузыкален до мозга костей, а затем он весьма далек от castitas[702]. Он наивно грязен. Коля[703] защищает его и говорит, что он мыслитель; но тогда к чему он пишет стихи? Впрочем, Вы сами назвали свои ужасы «опечатками». Я не ставлю Вам это лыко в строку… Инцидент исчерпан… Предлагаю формулу перехода к очередным делам. Правительство, признавая обращение к Брюсову досадной опечаткой, переходит и т. д. Впрочем, повторяю, я не знаю лично Брюсова и, быть может, он так великолепно раскрывает глубокий смысл[704] «шуршания бумаг» (где?), что я сам готов буду приветствовать его магом[705]. –

Посвящение, которое надписали Вы на обороте Вашей карточки, за которую приношу Вам мою искреннюю благодарность, – очень тронуло меня; но (во всем ведь есть «но») отчего же Вам вдруг так стало грустно, когда Вы собрались написать мне что-нибудь? Мне казалось, что именно Вам со мною и мне с Вами становится весело «о будущем» с примесью легкой грусти «о старинном»[706]. У Вас же крик альбатросов занимает только четвертую строфу (только она в кавычках), последняя же строфа как будто переносит печаль из прошедшего через настоящее в будущее. Солнца нет уже, т<ак> к<ак> «вместо солнца ослепительный пурпур огня»[707]. Какое же будущее без солнца. Впрочем, может быть, я не понял стихотворения. В Грифе мне понравилось стихотворение Курсинского: «Об одном, все об одном шепчут капли под окном»[708]. В нем есть не только метр, но и ритм. Есть перекрестное направление движений. Есть музыка… Ваша IV симфония по-видимому гениальна[709]. Говорю по-видимому, т<ак> к<ак> она мне пока не везде понятна, вследствие незнакомства с целым. Не пишу больше, чтобы не развлекать Вас. Кланяюсь Вашим родителям. Крепко жму Вашу руку. Ваш Э. Метнер.

РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 16.

Ответ на п. 32.

34. Белый – Метнеру

1 июня 1903 г. Москва