Помимо неожиданного потрясения все мелочные дрязги похорон и мелких распоряжений пали на меня, потому что мама, бывшая в деревне, только в день похорон приехала в Москву[733]. А эти послепохоронные дела с судебным приставом, со всевозможными официальностями!.. Приехав в деревню, я как-то сразу пал духом и от этого заболел даже физически. Слава Богу, Алексей Сергеевич и Вас<илий> Вас<ильевич> Владимиров, гостившие у меня[734], на время как бы облегчали мне мое ужасное состояние, а вот теперь оно вновь меня обуревает. Я вижу во сне отца, слышу его голос…
Я знаю, как неприятно получать письма, в каждой фразе которых сквозит нравственная утомленность; тем не менее пишу, чтобы Вы, такой мнительный человек, опять не подумали чегонибудь… неподходящего…
Благодарю Вас за карточку. Мне она по сердцу, хотя я имею нечто, совсем маленькое нечто против изображения, которое чуть-чуть не так передает Вас. Но еще раз благодарю. С каким бы я удовольствием воспользовался Вашим любезным приглашением – Вашим и Анны Михайловны[735] приехать в Нижний, и как мне это было бы важно, но некоторые обстоятельства задерживают меня при маме по крайней мере до зимы; одно из этих обстоятельств беспокойство за меня мамы, которая так нервно теперь хочет, чтобы я был при ней, и я это глубоко уважаю. Зимой же в ноябре, декабре я собираюсь в Нижний; тут у меня есть даже одна комбинация, относительно которой Ваше мнение мне было бы очень дорого…
Теперь я выброшен за борт. Все мои прежние предположения разбились. Я решительно не знаю, кто я, что я… А между тем, надо же мне что-нибудь делать, хотя бы для того чтобы иметь минимальные свои собственные деньги. Средства наши, кроме проблематической земли на Кавказе, за которую можно бы при хорошей продаже в близком будущем получить от 50 до 100 тысяч[736], состоят только в маминой пенсии (кажется, 1200 или 1500, не знаю) да в Тульском имении, которое может только себя окупать (оно заложено; приходится ежегодно платить 900 р. процентов в банк). Как видите, упорное мое нежелание пользоваться мамиными деньгами и иметь, хотя бы минимальные, свои, вполне обосновано… Но что мне делать?.. Писать в московских газетах я не могу, и не хочу после того, что они обо мне писали: вполне понятная щепетильность. На издаваемые книги рассчитывать не приходится. Остается или быть преподавателем, или идти в акциз[737], куда почему-то попадают очень многие естественники. Конечно, мне приятнее первое уже потому, что преподавание как-то чище, но 1) найти себе место в Москве крайне трудно, почти невозможно. 2) Я еще не знаю, могу ли я быть преподавателем со скандальной репутацией Андрея Белого, которого называют всем чем угодно вплоть до хулигана; тут-то и приходится считаться со своей прокаженностью. 3) Наконец, я не знаю, сумел ли бы я занимать место преподавателя.
Остается место в акцизе (в который еще надо суметь попасть), но как-то больно… Мне хочется помедлить с этим…[738] Вот тут-то и начинается мой проект. Если бы я, написав на соответственную тему, попытался прочесть лекцию в Историческом Музее, озаглавив ее как-нибудь громко (записали в арлекины – надо таковым и быть, что делать, или нельзя быть самостоятельным, не став юродивым). Не знаю, собралась ли публика, если бы я прочел не под своей фамилией, а под псевдонимом. Я хочу попробовать сделать этот опыт в Москве; если получится барыш хотя бы в 150 рублей, я могу прочесть и другую, предварительно заготовленную лекцию; потом у меня есть план прочесть их в Петербурге и Нижнем (что делать: «нужда пляшет, нужда скачет, нужда песенки поет»…). Я думаю, что аппетитное заглавие с аппетитным, à la Кашперович[739], оглавлением, хотя бы покроет барыш. Если бы от всей этой операции я мог бы получить ну хотя бы рублей 500, это мне хватило бы приблизительно на год. Что Вы скажете? Ваш совет мне был бы чрезвычайно полезен, а также что нижегородцы: заряжены ли они той минимальной и примитивной культурностью, которая заставляет наших курсисток и гимназистов хаживать на лекции, т. е. имеет ли смысл проделывать мой опыт в таком месте, как Нижний?