Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 17.

Ответ на п. 34.

36. Метнер – Белому

9–19 июня 1903 г. Нижний Новгород

Н. Новгород 9 июня 1903 года.

Дорогой Борис Николаевич! Получили ли Вы мое письмо[718], в ответ на Ваше последнее? Что Вы умолкли – понятно, но почему молчит Алексей Сергеевич[719] – не понимаю. Быть может, он не получил моего последнего письма, отправленного в ответ на два его последних?[720] И Вам и ему я писал по городскому адресу. – Получил сегодня майскую книжку Нового Пути. Набросился на Вечное Возвращение[721]. «Если ты проникнешься этою своею мыслью мыслей, она переменит тебя»; «Те, кто в нее (в мысль о вечном возвращении) не уверуют, должны в силу своей природы, в конце концов вымереть»; «уцелеет лишь тот, кто считает свое существование способным к такому вечному повторению»[722]. Подчеркиваю то, что mutatis mutandis[723] сказано мною Вам в последнем письме. Мысль о равной по крайней мере зависимости мысли от факта и факта от мысли, а тайное чаяние, что последняя зависимость, пожалуй, и довлеет над первой, казалась мне моим Hirngespinnst’ом (мозговым сплетением, пряжею: любимое выражение Канта). Невыразимо рад, что встретил ее у Ницше… Ведь в этой мысли узел субъективного и объективного связан сухо, безо всякой поэзии, что имеет свою ценность.

19 июня. Отложил в сторону это письмо, так как у меня гостил Коля, а потом и отец…[724] Несмотря на крайне неблагоприятные обстоятельства, о которых я не стану распространяться, Коля не только разрабатывает прежние темы, но и создает новые. Вероятно, выйдут одновременно две сонаты под одним opus’ом, каждая из четырех частей[725]; первая, из которой Вы знаете, кажется, только третью часть (гимн Дионису), и вторая – «наша». Альбом вышел целиком; но продаются пьесы и отдельно. – [726]

Дорогой Борис Николаевич! Я очень устал и взволнован от пребывания и отъезда Коли… Поэтому простите меня великодушно, если я ограничусь весьма немногим в этом письме… Я получил письмо от Алексея Сергеевича. Он пишет, что Вы не поступите на филологический факультет, а будете искать занятий[727]. Это крайне огорчает меня. Именно Вам необходимы тиски образования разностороннего строгого. Обещайте мне, по крайней мере, самостоятельные занятия языками древними и немецким, а также упорным чтением Канта в подлиннике, хотя бы по две страницы в день… – Настоящее окружающее я могу характеризовать след<ующими> стихами Гёте, которые разобрать Вам поможет гостящий у Вас Петровский:

Der Horizont hat sich verdunkelt,
Nur hie und da bedeutend funkelt
Ein roter ahnungsvoller Schein;
Schon blutig blinken die Gewehre;
Der Fels, der Wald, die Atmosphäre,
Der ganze Himmel mischt sich ein[728].

Как Вы думаете? есть ли надежда, что все это рассеется к осени?.. Дорогой Борис Николаевич! Вы не можете себе представить, как важно было бы для меня (отчасти и для Вас), если бы Вам удалось вырваться ко мне хотя бы на недельку… Посылаю Вам фотографию, снятую с меня братом[729]. Это самое удачное в «нуменальном» отношении. Если она Вам не нравится, отдайте Петровскому. Коля приготовит второй экземпляр осенью, если Вы оба желаете иметь такую.

Получили ли Вы мое письмо в ответ на Ваше, извещающее о кончине Вашего отца?[730] Я адресовал его в городскую квартиру.

Предлагаю эту карточку Вам, а не Алексею Сергеевичу, потому, что военная для Вас никакого смысла не имеет.

До свиданья, дорогой Борис Николаевич! Кланяйтесь Вашей маме… Анюта[731] шлет Вам привет и приглашает Вас к нам. Ваш Э. Метнер[732].

РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 18.

37. Белый – Метнеру

2–4 июля 1903 г. Серебряный Колодезь

2-го июля 1903 года. Сер<ебряный> Колодезь.

Мой дорогой, мой милый Эмилий Карлович,

Вы, конечно, понимаете причину моего долгого, а может, и упорного молчания. Тому причин много: прежде всего нравственное утомление, сказавшееся после излишнего подъема; предэкзаменная суета, надорвавшая мои силы, сверхъестественная работа приготовления к экзаменам, наконец ужасное горе, сказавшееся сначала как мистическая радость, и только теперь возрастающее медленно, но верно; кроме того: множество вопросов никогда не решенных, которых я избегал, топя их в музыкальности, внезапно встали предо мной, прибавляя нравственной тяжести; наконец, моя декадентская прокаженность при не декадентской сущности – все это заставило меня утихнуть.