Андреевский кавалер

— Надоть идти на поклон к Якову Ильичу, — оживился дед Тимаш. — У него в подвале со льдом завсегда для начальства припасено несколько ящиков.

— Чай тоже хорошо, — нерешительно ввернул Прокофьев.

— Сравнил! — возразил Тимаш. — Чай или холодное пиво? После бани-то?

— Оно, конечно, пива холодненького бы неплохо… — сдался Прокофьев.

— А на поминках Веревкина я еще погуляю, — болтал Тимаш, поспешая за ними. — Кто два раза в петлю совался, тот уже не жилец на белом свете. Попомните мое слово, не в этом, так в будущем году отдаст он богу душу. Только не через веревку. Тута ему путь на тот свет заказан.

— Должен знать, дед, бог душу самоубийц в райские кущи не принимает, — сказал Комаринский. — И хоронят их, как известно, за оградой кладбища.

— Говоришь, ящики с пивом он льдом обкладывает? — спросил Прокофьев. Ему про убийц и самоубийц было совсем неинтересно разговаривать.

— Я сам ему на лошади лед по весне с Лысухи возил, — сказал Тимаш.

— А у меня и порошок для Супроновича есть от печени. — Фельдшер достал из кармана белый конвертик и, приблизив к близоруким глазам — очков он не носил, — прочитал: «Пирамидон».

— Это же от головной боли, — заметил Тимаш.

— Хорошее лекарство от всех болезней помогает, — весомо ответил Комаринский и бережно положил конвертик в карман.

3

Бор был разреженный, солнечные лучи били из гущи ветвей в глаза, желтые полосы ложились под ноги, заставляя мох изумрудно сиять, а прошлогодние листья золотисто вспыхивать. Над вершинами сосен плыли не загораживающие солнце легкие облака, серебристо поблескивали на нижних ветвях тонкие колеблющиеся паутинки. Разомлевшие от зноя птицы примолкли.

— Два! — весело выкрикивал Павел, то и дело нагибаясь за грибами. — Один! Ой, сразу четыре!

Дмитрий Андреевич невольно изменял маршрут, чтобы быть ближе к сыну.

На дне корзинки перекатывалось с десяток белых грибов.

— Ты что, их сквозь землю видишь? — с ноткой зависти сказал он, поравнявшись с сыном и заглядывая в корзинку. — Ишь сколько наковырял!

— На гриб наступишь! — предупредил Павел и, нагнувшись, ловко срезал перочинным ножом крепенький боровичок. Стрельнул серыми глазами туда-сюда и срезал еще два крошечных гриба под ногами отца.

— Когда-то я больше всех в Андреевке приносил грибов, — вздохнул Дмитрий Андреевич.

— У нас тут Вадька в чемпионах ходит, — сказал Павел. — Он по сто шестьдесят приносил.

— Только подумать, сколько нынче грибов высыпало! — подивился Дмитрий Андреевич.

— Бабушка Ефимья говорит — к войне, — заметил Павел. — И Шмелев говорит, что скоро быть войне с немцами.

— Разве ты его не отцом называешь?

— Какой он мне отец? — помолчав, уронил Павел.

— Вадик называет ведь Федора Казакова отцом.

— Ты — мой батька… — Павел ковырнул ногой шапку мха и срезал чуть тронутый коричневый гриб. — Хватит с меня одного отца.

— Может, со мной в Тулу поедешь? — предложил Дмитрий Андреевич. — У тебя там две сестренки.

— Мамку жалко, — подумав, сказал Павел. — А правда, что в Туле делают самовары?

— Там не только самовары делают… А понравились тебе тульские пряники?

— Сладкие.

— Я рад, что ты наш дом не забываешь.

— Я бабушку Ефимью люблю, — серьезно сказал Павел. — Она про все на свете знает. На небе солнце, не видно ни облачка, а она скажет: к вечеру будет дождь, и точно — гроза и дождь!

— Как мать-то?

— А чего ей? Все по хозяйству. Вторую корову хочет завести и борова.

— А со Шмелевым-то ладишь?

— Мамка в доме хозяйка, Шмелев ей ни в чем не перечит… Меня не обижает.

— Абросимовы себя никому в обиду не давали, — с достоинством заметил отец.

— А ты сильный? — с любопытством посмотрел на него Павел.

— Еще какой сильный! — рассмеялся Дмитрий Андреевич. — Триста орлов у меня в школе… — Он сжал большую ладонь в кулак. — И я всех их вот так держу.

— Шмелев тоже сильный, — помолчав, сказал Павел. — Мамку на покосе взял на руки и на стог закинул.

Дмитрий Андреевич облюбовал поросший седым мхом холмик между двух сосен и с удовольствием опустился на него. Корзинку поставил у ног, снял шляпу, отер ладонью вспотевший лоб.

Странно, у него давно другая семья, дочери растут, а сказал Павел, что Шмелев Сашу на стог закинул, и неприятно стало. В этот приезд они с Александрой и десятком слов не перекинулись. Дмитрий редко к ним заходит, а Саша — ни ногой к Абросимовым.

Отец и сын разве что невозмутимостью и некоторой медлительностью сходны. Внешне Павел больше походил на мать: крупный в кости, светлорусый, губастый. Абросимовскую породу выдавали в нем спокойные серые глаза. И пожалуй, скрытая сила. Когда он задумывался, то сдвигал вместе густые брови и на лбу обозначалась тоненькая морщинка. В отличие от смешливого, живого Вадима Павел улыбался редко, и рассмешить его было не так-то просто. Задиристым он не был, но за себя мог постоять, наверное, потому и не задевали его сверстники в поселке.

На лицо мальчика легла тень, глаза потемнели, когда он задал отцу вопрос:

— Батя, а чего ты от нас ушел?